"Леонид Геллер, Мишель Нике. Утопия в России " - читать интересную книгу автора

усвоено Русью в эсхатологической, максималистской форме, "как призыв к
"очищению", "святости", а не как моральный закон" [Meyendorff 1975, 236].
Спасение - это прежде всего обожествление (theosis): "Бог стал человеком,
чтобы человек стал Богом" (св. Иреней Лионский). Человек не смог жить
отдельно от людей и принял веру во всеобщее райское обновление,
"апокатастаз". Символика храма, иконы, литургия приобщали верующих к иному
времени - времени, преображенному вторым пришествием, "парусией".
Монашество было попыткой воплощения этого чаемого времени и распространения
его норм на все общество. Литература облекала эти чаяния в слова.

Первым откровением, принесенным христианством, было откровение
красоты. Согласно "Повести временных лет", выбор Владимира в пользу
византийского христианства был обусловлен красотой литургии, которую видели
в Константинополе послы великого князя в 987 году: "И не знали - на небе
или на земле мы" [Памятники... I, 123; Leger, 90; Laran, 61; Marichal, 53].
Историческая достоверность этих сведений не так уж важна. Красота
увлекает человека в иную реальность. Тоска по прекрасному (красота, как
теофания; "красота, которая спасет мир"; теургическое искусство
символизма) - один из двигателей русской утопии. Эта тоска предвосхищает
преображение мира, побуждает возвыситься над видимым и случайным, подняться
к божественному прототипу (как в иконах, композиция которых не связана
земными законами пространства и времени).
Крестообразная архитектурная планировка церкви также символизирует
спасение мира. Неф - это "эсхатологический корабль" [Cl(ment, 104], который
уносит прихожан к алтарю, к свету с Востока (небу, душе). Между двумя
нефами возвышается иконостас, "граница между видимым и невидимым мирами"
[Флоренский, 219], с "царскими вратами", "вратами в царство небесное"
(Гоголь). "Церковь (община и здание) - признак нового времени,
эсхатологическое предвосхищение нового творения, космоса, восстановленного
в своей изначальной целостности" [Meyendorff 1975, 297], Пространство
литургии - это "священное место, воплощение неба на земле, экзистенциальный
символ горнего Иерусалима", это "актуализация Царства Небесного",
превращающая chronos (время) в kairos (избыток времени), а пространство - в
преображенный космос [Andronikof, 16, 78]. Славяне были не столько
катехизированы, сколько "литургизированы" (Бердяев).
В России (как и в Византии) выше всего ставилась монашеская жизнь,
возвращение к адамическому состоянию, подражание благости будущей жизни
[Dani(lou, 466]. Утопию и монашество часто сближают, усматривая в
"монашеском коммунизме" прототип "уравнительного", "казарменного
коммунизма" [Арзамасцев]. Однако первоначальное монашество - скорее
антиутопия, противопоставленная "мирским" или теократическим соблазнам.
Монахи "образуют эсхатологическую общность, которая наиболее полно и точно
показывает, какой должна быть вся Церковь" [Meyendorff 1975, 88].

Рай и terra beata в древнерусской литературе
Элементы утопии можно отыскать в народных сказках или житиях святых,
но только "райские" тексты (видения или поиски земного рая, аналогичные
западным, которым посвящены исследования Ж. Делюмо) представляют topoi
утопии: удаленность (на сказочном или духовном Востоке), островное
положение, труднодоступность, отсутствие зла, денег, естественный достаток,