"Джозеф Хеллер. Что-то случилось" - читать интересную книгу автора

способность изобретать стоящие враки. Он уже не способен убеждать. Именно
это и случилось с моим сотрудником Холоуэем, у которого было (и вероятно,
скоро будет опять) нервное расстройство.
- Но это правда, неужели вы не видите? Мы действительно самые лучшие, -
кротко внушал он коммивояжерам, секретаршам и даже мне и улыбался понимающе
и снисходительно, словно утверждение это само по себе должно бы для всех
быть столь же очевидно, как для него самого. (Он забывал об одном
существенном обстоятельстве: неважно, правда это или нет, важно, чтобы люди
думали, будто это правда.)
Он снова улыбается этой своей улыбкой, и уговаривает нас, и тратит на
эти разговоры больше времени, чем мы хотим ему уделить. Когда он хватает
меня за пуговицу или наклоняется к уху кого-либо из моих сотрудников, мне
хочется одного: если уж ему все равно не миновать нервного расстройства,
пусть бы это случилось поскорей и убрался бы он с глаз долой вместе со своим
нервным расстройством. Он единственный разговаривает с Мартой, нашей
машинисткой, которая сходит с ума, и она единственная слушает его терпеливо,
без досады. Слушает в высшей степени сосредоточенно, потому что
просто-напросто не замечает его.
Он всем надоел. Однажды он уже потерял (и снова теряет) способность
понимать, почему агенты, приходящие к нему за солидными доказательствами,
которые поддержали бы их преувеличения и помогли бы и дальше вводить всех в
заблуждение, перестают ему доверять, избегают и уже не полагаются на него и
даже не приглашают вместе пообедать. Он и впрямь воображал, будто им
достаточно для работы одной только "правды".
Умен, по-моему, тот, кто знает, что на самом деле он глуп, а честен -
кто знает, что на самом деле он обманщик. А тот, кто убежден, что он умен,
на самом деле глуп, прихожу я к заключению (мудрому заключению), глядя на
то, как мы, умные, взрослые люди, весь день напролет снуем взад-вперед,
пугая друг друга в наших распрекрасных кабинетах и стараясь не столкнуться с
теми, кого боимся сами. Мы являемся на службу, обедаем и отправляемся домой.
Мы с важностью входим и с важностью выходим, меняем собеседников, бродим по
коридорам, ждем, чтобы нас погладили по головке, и неторопливо шагаем домой,
и так, пока не помрем. И время от времени, смотря по тому, хорошо или плохо
все складывается у меня на службе, с Грином, или дома, с женой, или с моим
умственно отсталым сыном, или с другим сынишкой, или с дочерью, или с
цветной служанкой, или с нянькой-сиделкой моего умственно отсталого сына, я
спрашиваю себя: неужто это все и ничего другого мне не дано? Неужто только
это меня и ждет в те несколько лет, что еще остались мне от моей
единственной жизни?
И ответ, разумеется, всегда один и тот же: да! Только это...
Потому что у меня есть моя служба, и мой заработок, и мои маленькие
радости, и, похоже, почти всегда, когда я пожелаю, находится не одна, так
другая девчонка, с которой можно переспать; потому что мне завидуют и
смотрят на меня снизу вверх мои соседи и сослуживцы, которые меньше
получают, у которых не такое хорошее положение и невзрачные жены; и потому
что, похоже, у меня действительно есть все, чего только можно пожелать, хотя
я нередко думаю, что предпочел бы работать под началом кого-нибудь другого,
а не Грина: он доволен мной и моей работой, однако не дал мне выступить в
прошлом году на ежегодной конференции в Пуэрто-Рико и в позапрошлом году на
конференции во Флориде, и он знает, что за это я его возненавидел и никогда