"Эльке Хайденрайх "Колонии любви" " - читать интересную книгу автора

обо всем на свете: о жизни и о любви, о стихах и кошках, о школе и
старости, и почему нужно хотеть, чтобы выросла грудь, и о мечтах, которые
мы связывали с нашей будущей жизнью. Только проблемы с матерью я не могла
обсуждать с ней, потому что стоило мне начать, как она делала круглые
глаза и говорила: "Но это ведь твоя МАТЬ!" Я не могла объяснить ей, что
это ничего не значит и что я имею дело с врагом. Мать Ирмы была совсем
другая. Она была молодой и всегда в хорошем настроении, до обеда лежала в
постели, пила кофе, курила и читала журнал "Иллюстрирте". Часто после
школы мы с Ирмой шли к ней домой - у нас все равно никого не было, - и
тогда ее мать вскрикивала: "Что, уже так поздно?" Она целовала Ирму, а мне
разрешала затянуться сигаретой из ее мундштука цвета янтаря. Потом она,
вздыхая, вставала с постели, потягивалась, громко зевала и пропадала в
ванной, откуда доносился ее громкий голос: "Покуда штаны не забросишь на
люстру, дела не пойдут на лад, в твоих поцелуях и шампанском нет вкуса,
пока брюки на тебе висят".
Мы с Ирмой жарили на кухне яичницу, а на столе сидела толстая кошка
Пепи и до блеска вылизывала тарелки. Моя мать ненавидела животных, у нас в
доме никто никого не целовал, никто не курил и не пел. Иной раз Ирмина
мать выходила из ванной, кричала: "Ну?" - и подбоченивалась. Она выглядела
великолепно: платье в цветочек, волосы заколоты, на ногах туфли с
загнутыми носами, она была накрашена и пахла пудрой и духами. Вот такой я
бы хотела стать, когда наконец вырасту. Ирмина мать надевала шляпку, брала
сумку и шла за покупками, а мы с Ирмой лежали на ковре в гостиной и
говорили о любви. Ирма мечтала об особенном мужчине, мне же годился любой,
лишь бы увел меня из дома, и, когда мать Ирмы возвращалась с покупками, мы
расспрашивали ее о мужчинах. Она смеялась и говорила: "Любовь делает нас
прекрасными!" - или: "Мужчины - это чудесно", - но нам это ничего не
давало. Потом она снимала свое цветастое платье и надевала фиолетовый
атласный халат, засовывала новую сигарету в мундштук цвета янтаря и играла
с нами в карты. Пепи лежала у нее на коленях и мурлыкала, а я спрашивала:
"Вы не могли бы меня удочерить?" Но вечером мне все равно нужно было
возвращаться домой к савойской капусте с салями. Моя мать варила всегда на
день вперед, и мне нужно было позаботиться только о том, чтобы все
спустить в туалет прежде, чем она придет с работы. При этом нужно было
проследить, чтобы кусочки салями и шпика не плавали сверху, но у меня уже
был опыт, и все выглядело так, как будто я уже поела. Моя мать
удовлетворенно заглядывала в пустые кастрюли и говорила: "Смотрите-ка,
дела идут!" - а я думала: "Если бы ты знала. Ничего не идет". А потом я
рано ложилась в постель, чтобы спокойно почитать и не ввязываться в ссору
с ней. Я читала книги, в которых хоть что-то говорилось о любви, особенно
внимательно, но система, по которой функционировала любовь, была
недоступна пониманию. Мать Ирмы смеялась над нами, она полагала, что мы
спокойно могли бы и подождать немножечко, а то любовь случится слишком
рано, и "надо надеяться, - сказала она однажды, - что вы не влюбитесь в
одного и того же, а то произойдет смертоубийство". Нечто подобное и
случилось, правда, без смертоубийства, но я осталась совсем одна.
В доме Ирмы не было никакого отца. Он не то чтобы однажды бесследно
исчез, просто он никогда не существовал, а от матери Ирмы нельзя было
ничего добиться. "Было и прошло", - вот ее обычный ответ, когда Ирма
спрашивала ее об отце. "У тебя есть я, мое сокровище, и этого достаточно".