"Борис Хазанов. Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия" - читать интересную книгу автора

"Какая племянница, она ей во внучки годится".
"А ты знаешь, что она разговаривает с мальчиком по-французски?"
"Кто разговаривает?"
"Она".
"Ну что ж, это очень хорошо. Расширяет кругозор".
"По-моему, это опасно".
"Не понимаю, почему?"
"Мало ли что - еще кто-нибудь сообщит".
Молчание.
"Разве тебе не ясно, что это в высшей степени подозрительная личность?"
"Кто, племянница?"
"Да не племянница. Старуха!"
"Господи, да она сто лет здесь живет".
Я сплю, сказал мальчик. Экспля, эксплю.
"В Москву завезли... Сто тысяч..."
"А где это находится?"
Там еще что-то происходит. Под пальмами Колумбии. Издалека:
"Не хочу".
"Повернись, пожалуйста".
"Ты всегда выбираешь самый неподходящий момент".
"Смилуйся, государыня рыбка".
"Ты всегда... - Я сплю, сказал мальчик. - О-о!" - и в ее голосе
смешались протест и восхищение. Тихий скрежет пружин - последнее, что он
услышал. И прошло много часов, много дней. Уже близился рассвет. Теперь ему
снилось, что он спит и видит сон. Сон склонился над ним и будит его.
О снах во сне сказал далекий соотечественник Анны Яковлевны Тарнкаппе:
мы близки к пробуждению, когда во сне сознаем, что видим сон. Следует ли из
слов Новалиса, что если мы стараемся убедить себя, что мы бодрствуем,
значит, мы грезим? Сон - это ряд ступеней, ты нисходишь в подвал, потом
восходишь наверх, там чердак, там сквозь окно в крыше голубеет рассвет.
Слабый стук будильника проник в слух, вот-вот прогремит гром, мальчик спал и
думал во сне о том, что мать увидела ночью Анну Яковлевну на кухне, но не
разгадала тайну, не узнала, для кого заваривался чай из китайского магазина.
И, чтобы окончательно пробудиться, он встал и на цыпочках вышел в коридор.
Ему не было холодно в ночной рубашке, впрочем, как-то само собой
получилось, что он одет. Возможно, он забыл, что возвращался в комнату
надеть чулки и заправить в штаны рубашку. Как и Анна Яковлевна перед тем,
как подъехала коляска с бородатым родственником, он стоял перед подъездом,
тускло светилась мостовая в сиянии фонарей, из темной листвы за стеной
чехословацкого посольства бесшумно вылетела большая ночная птица и, махая
крыльями, полетела низко, на уровне первого этажа, к перекрестку, он шел за
ней. Он увидел, что, долетев до поворота, она уселась на каменную тумбу -
должно быть, ждала его. Это была ученая дрессированная птица, когда он
приблизился, она широко растворила клюв. Он не мог разобрать слов. Навстречу
шел кто-то, невозможно было понять, мужчина или женщина, далеко в просвете
Большого Харитоньевского переулка, за спиной идущего светлело, над Чистыми
прудами занималась заря; но когда этот кто-то приблизился, писатель
догадался, что навстречу идет племянница, та самая барышня, о которой
говорил отец. Она остановилась шагах в десяти и поманила его к себе. Он
успел сделать шаг навстречу и был сердит на мать, которая наклонилась над