"Борис Хазанов. Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия" - читать интересную книгу автора

потряхивала духами на грудь и плечи, прыскала на ладонь воображаемой
жидкостью, провела пальцами за ушами и вдоль шеи. Чудо: слабый,
сладко-удушливый запах распространился в комнате.
"Mon Г(C)ventail. L"Г(C)ventail!"[10] - повторила она нетерпеливо.
Мальчик не знал это слово. Он попытался раскрыть эту странную вещь,
сандаловый веер, скрепленный нитками, Анна Яковлевна выхватила ветхую
принадлежность из его рук. Анна Яковлевна сама повязала ему тщательно
отглаженный красный галстук. Наконец, была накинута шуба с воротником, по
которому уже прошлись когти времени, прогулялась моль. Извозчик ждал у
подъезда.
И это дивное путешествие началось, ехали, покачиваясь на рессорах,
вдоль слепых домов, мимо темных оград по Большому Харитоньевскому, миновали
Мыльников, Гусятников, а там Чистые пруды, и в лицо повеял свежий дух весны,
и, высекая искры из-под колес, вдоль бульварной ограды громыхал светлый
пустой трамвай. А там Мясницкая, которая теперь называлась улицей Кирова.
Было весело, томило нетерпение, цокали копыта, туман окутал висячие фонари,
кучер молча восседал впереди, в глубине экипажа под натянутым верхом
блестели глаза Анны Яковлевны. Пусть твоя мама не беспокоится, говорила она,
до рассвета успеем вернуться.
"Пожалуй, я расскажу тебе кое-что. Чтобы ты не скучал... Извозчик!" -
сказала она громко.
"Да, мадам".
"Я надеюсь, вы не забыли адрес".
"Сорок лет ездим. Уж нам ли не знать".
"Поторопите лошадей. Мы должны к десяти непременно поспеть".
"Слушаю, мадам".
И подковы застучали чаще, карета колыхалась, шуршали резиновые шины.
"Скажу тебе по секрету, - шепнула она. - Может быть, мы увидим
государя".
"Кого?"
"Государя императора".
"Николашку?"
"Фу! Стыдись".
"Его пустили в расход", - сказал мальчик.
"Этого не может быть. Этого никогда не было. Ложный провокационный
слух".
"Так ему и надо".
"Как ты смеешь так говорить! Ты это всерьез?.. Извозчик!"
Голос свыше откликнулся:
"Да, мадам".
"Остановите лошадей. Я с ним дальше не поеду".
На короткое время воцарилось напряженное молчание, оба вслушивались в
дробный цокот копыт, экипаж трясся, несся; наконец, она проговорила:
"Я понимаю, ему можно было предъявить кое-какие претензии. Да, я это
признаю. Говоря откровенно, и, разумеется, entrenous, это был никуда не
годный монарх. Но расстрелять!.. - Она вздохнула. - Я знаю, что этого не
было, уж я-то знаю, поверь мне. Но допустим... допустим, что это случилось.
Можешь ли ты мне объяснить: за что?"
"За то, что он был оплотом контрреволюции".
"Тпрру!"