"Борис Хазанов. Страх (Повесть ни о чем) " - читать интересную книгу автора

подмывало спохватиться, вскочить - вокзал, поезд, больная тетка! Убежать и
где-нибудь в одиночестве, на свободе предаться вновь мечтам о моей
невысказанной любви. С чувством человека, впервые в жизни собирающегося
прыгать с парашютом, красный как рак, я уже отворил уста, чтобы пролепетать:
"Знаешь, Света... я уже давно... хотел тебе сказать..." Тут я почувствовал,
что не в силах сделать это, и дрожащими руками, суровым мужским жестом
извлек из кармана папиросы и начал закуривать. Горелка была выключена, а я,
худо ли, хорошо ли, получил отсрочку.
Мы наблюдали за старухой уборщицей, которая медленно двигалась мимо
нас, шаркая по песку обломком метлы. Ее подол мотался возле противоположной
скамейки, на которой сидел очень старый еврей и безостановочно жевал
провалившимся ртом.
Ганс Фаллада пришел мне на помощь. Я спросил, читала ли она эту книжку.
Не читала?
Я дезертировал. Мне даже показалось, что на лице Светланы мелькнуло
разочарование. И я заключил сам с собой такое соглашение: вот расскажу, а
потом...
В самом начале войны в Берлине жил один краснодеревщик. Человек тихий,
незаметный и ни во что не вмешивавшийся. Однажды он получил известие, что
его сын солдат убит во Франции. И вот этот человек, никогда не
интересовавшийся политикой, затеял странное и опасное предприятие: он купил
нитяные перчатки и, надев их, с большим старанием печатными буквами написал
открытку с пропагандой против Гитлера. С тех пор каждое воскресенье он писал
такие открытки.
Каждое воскресенье он развозил свои открытки по городу, оставлял их в
подъездах домов или бросал в почтовые ящики. Он представлял себе, какое они
возбудят брожение в умах, как их будут передавать из рук в руки,
рассказывать о них друзьям.
А в это время чиновник, занимавшийся делом Невидимки, аккуратно втыкал
флажки на большой карте города, отмечая места, где были подобраны открытки.
За два года их набралось несколько сотен, и все они, сложенные стопкой,
лежали на столе у комиссара. Полиции не пришлось их разыскивать: люди сами
несли их в гестапо, едва успев пробежать глазами первую строчку. И
постепенно весь город покрылся флажками, и кольцо их сжималось вокруг улицы,
на которой не было найдено ни одной открытки. На этой улице жил Невидимка...
"Ах! - воскликнула вдруг Светлана.-- Кажется, я забыла ключи!"
Я осекся. Она нервно рылась в сумочке.
"Слава Богу! Здесь..."
Обескураженный, я молчал. Ждал, что она хотя бы окликнет меня, спросит,
что было дальше. Она не спросила. Какие-то иные заботы занимали ее. Не было
ни малейшей попытки вдуматься в то, о чем я рассказывал; книга и жизнь --
для нее это были вещи, разделенные тысячами верст.
Снова воцарилось безмолвие. Светлана встала. "Ну что ж..." --
произнесла она нерешительно.
У меня упало сердце. Она уходит --всему конец. Слюнтяй, тряпка!
"П-подожди,-- вырвалось у меня.-- Ты спешишь?"
"Нет, но..."
"Постой. Слушай-ка... Может, пойдем ко мне?" - сказал я с внезапным
вдохновением.
Она слегка подняла брови. Я бросился уговаривать ее - жалким, молящим,