"Борис Хазанов. Страх (Повесть ни о чем) " - читать интересную книгу автора

"А как же университет? - спросил я растерянно.-- А... я?"
"Ты? - Она пожала плечами, сделав вид, что не поняла моего вопроса.--
А при чем тут ты? Ты как жил, так и будешь жить"
Но именно потому, что она так истолковала мой вопрос, предательское
чувство вновь как будто на миг лизнуло меня холодным языком: некий голос
произнес внутри меня раздельно и четко: "Знакомство с семьей врага народа".
Но я тотчас прогнал эту мысль.
Склонив голову, так что золотистые волосы закрыли ей щеки, Светлана
рисовала круги и восьмерки кончиком туфли на полу. "Пора в путь-дорогу..."
-- напевала она. Я посмотрел сбоку на нее.
Нет, не эти картины - закрытые наглухо вагоны, дождливая ночь и
солдаты у колес - поразили мое воображение; я представил себе бесконечную,
дикую и бесприютную страну, покрытую снегом степь, густые леса, тоскливые
деревни. Ничто - как ни стыдно в этом признаться,-- ничто не пугало и не
отвращало нас в такой степени, как наша собственная страна. Огромная, и
страшная, и беспомощная вместе - гигантское ископаемое, бронтозавр, с
трудом приподнявшийся на передних лапах. Да она и не была нам родиной - во
всей России для нас существовала только Москва. Она одна казалась нам
родиной и единственным местом, пригодным для жилья. Покинуть ее? Отправиться
на Север, на Урал, в Сибирь? Да пускай нас сошлют на Святую Елену --мы не
будем чувствовать себя такими обездоленными.
Снова наступило молчание.
"Интересно получается,-- сказала Светлана.-- Раньше, бывало, телефон
трещит без умолку, а сейчас! В субботу у мамы был день рождения. Никто не
пришел. Кому ни позвоним - нет дома. В нашем доме чума. И когда они успели
узнать, что у нас чума?"
И, подняв ко мне глаза, полные слез, точно озера, вышедшие из берегов,
она улыбнулась. Тогда я взял ее за щеки и медленно, ощущая соленый вкус на
губах, поцеловал сначала одно озеро, потом другое.
Она не сопротивлялась. Я целовал ее в глаза, в лоб, в щеки, не находя
выхода своему чувству, как слепой, который ищет дверь и не находит и тщетно
стучит клюкою по стенам; и лишь когда, запрокинув голову, с закрытыми
глазами, почти непроизвольным движением она отдала мне свои губы, я
догадался, что только эта нежность способна противостоять бесконечному горю
жизни. Мы не смогли больше сидеть на стульях, в углу комнаты был диван, но я
не представлял себе, как перейти туда, не возвратившись, хотя бы на минуту,
в обыденный мир вещей и слов и не оскорбив ее целомудренное забытье.
Тончайшим женским инстинктом она поняла мое колебание и... должно быть,
решилась на маленькую хитрость...-- а я, я тоже понял ее, но понял и то, что
не должен показывать этого... Между нами возник заговор - против нас самих.
Она отстранилась от меня. "Нет. Не надо". Но я по-прежнему, как слепой,
тянулся к ней. Мои пальцы обхватили ее затылок, путаясь в завитках рыжеватых
волос, скользили вдоль шеи. ..."Нет!" Она вскочила и, не зная куда деться,
пересела на диван. Я подбежал к ней и опустился на пол у ее ног.
Теперь я шел к цели настойчиво, неудержимо, как будто только что
догадался о ней и с подспудным знанием, что это насилие будет мнимым. Там
звали боль, там с трепетом готовились принять ее, как неизбежное, как
мученический венец. Ее колени впустили меня, низ живота встретил меня,
прохладный, выпуклый, нежно-упругий, и в глубине его таилось золотистое
лоно. В тот миг я не был мужчиной, и не мальчиком, и не студентом, и не