"Михаил Харитонов. Зимы не будет " - читать интересную книгу автора

удостаивается ответного кивка.
...Следующая картинка. Он на вокзале, в модном светлом костюме,
прогуливается по закрытой части платформы, просматривая горы багажа,
принадлежащего человеку в галифе. Молоденький солдатик тащит чёрный чемодан
с двумя ручками. Виталий Игнатьевич сверяется со списком (список,
разумеется, у него в голове). Всё правильно, это верблюжьи одеяла, а вот в
том сером кофре - трофейное белое платье без плеч, трофейное маленькое
чёрное платье (интересно, из сундука какой фрау его вытряхнул
солдат-освободитель?), невесомая перина, а под периной жестяные коробки с
одним сугубо местным продуктом, который тоже зачем-нибудь да пригодится...
Картинка съезжает вбок, чтобы уступить московскому пейзажу. Сгущается
вечер. Сначала загораются фары, затем уличные фонари, за ними - окна, а
светофоры горят всегда. "Вы точно решили, Шпулин? Нам нужны хорошие военные
переводчики. С вашими-то способностями... Ну, ну, вижу по глазам. Нет так
нет. Но мы не прощаемся?"
Шпулин деланно улыбается. В такие моменты он особенно остро ненавидит
большевиков.
...Маленький, смешной, страшный, как детский гробик, кабинет академика
Трошева. Седой старик смотрит на него с прищуром, как и следует смотреть на
очередную советскую сявку. "Так вы, говорите, Шекспир? И к чему вам тогда,
простите, русская литература? Впрочем, есть же связи... Скажите, вы
находите удачным аверкиевский перевод того места из Гамлета - ну, где the
time is out of joint?" "Не нахожу", - дерзит Шпулин, "как это у него там?
"Наше время сорвалось с петель, подлое коварство!.. О, лучше бы мне вовсе
не родиться" - дешёвая риторика, для девяноста пятого года уже поздновато.
Даже у Кроненберга лучше: "Ни слова боле: пала связь времен! Зачем же я
связать ее рожден?" По крайней мере, короче и точнее, а ведь это тысяча
восемьсот сорок четвёртый... Впрочем, у Ка Эр..." В выцветших глазах
профессора обозначается интерес. "Порвалась цепь времен; о, проклят жребий
мой! Зачем родился я на подвиг роковой!" - с ехидцей цитирует Виталий
Игнатьевич, пролистывая в памяти изящный томик сочинений великого князя.
"Очень похоже у Радловой: "Век вывихнут. О злобный жребий мой! Век вправить
должен я своей рукой..." "Гммм. Неплохо. Приходите завтра" - Трошин
демонстративно склоняется к разложенным на столе бумагам...
Наплывом ассоциация: Шпулин стоит на кафедре, рассуждая перед
студентами о символике образного ряда у Шекспира. "...Вывих может быть
только у человека. Время традиционно, с античности, представлялось в виде
старца, конкретнее - Сатурна, он же Хронос. Таким образом, вывихнута рука у
Хроноса. Вообще, базовые метафоры у Шекспира гораздо более зрительны,
материальны, чем хотелось бы нашим доморощенным эстетам..."
С первого ряда вспыхивают злым зелёным огнём глаза Инги. Она недавно
открыла для себя Бурлюка, Хлебникова и беспредметную метафору. Она
презирает этого рыжего доцента, который читает им английскую литературу.
Она ходит на все его лекции. После этой лекции она, наконец, скажет ему
всё, что думает о нём и о его понимании Шекспира...
Они встречаются каждый день. Сначала - прогулка: Инга любит вечернюю
Москву. Вот она смеётся, показывая ему советский уродец-новодел: дом с
огромными террасами а-ля Италия, какой она могла бы присниться гоголевскому
Поприщину. Впрочем, Гоголь любил Рим - но Рим настоящий. Здесь же, в лучшем
случае - Рим третий, то есть третьесортный... Террасы два на четыре метра