"Михаил Харитонов. Зимы не будет " - читать интересную книгу автора

мёртвой. Первый том состоял из мёртвой воды, поэтому и назывался "Мёртвые
Души". Второй том был, соответственно, водой живою.
Secundo, первая книга содержала в себе силы, позволяющие выстоять
перед лицом внешнего врага. Большевики, однако, хитростью и обманом
уничтожили Второй Том (то, что это произошло в тысяча восемьсот пятьдесят
втором году, когда никаких большевиков не было и в заводе, Шпулин помнил, -
но это почему-то не имело никакого значения), после чего сокрушили Россию
изнутри.
Tertio, большевики книгу не смогли уничтожить совершенно - то ли
потому, что рукописи не горят, то ли потому, что Бог поругаем не бывает.
Шпулину явилось в откровении, что текст Второго Тома тайно сохраняется -
возможно, частями или порциями, которые следует разыскать и соединить
вместе. Впрочем, наивероятнейшим было то, что всю книгу целиком краснопузые
прячут в каком-нибудь специальном застенке для особо опасной литературы.
И, наконец, quarto: смысл его, Шпулина, жизни - восстановить полноту
текста поэмы, вырвав из большевистских лап скрываемое ими сокровище.
Что будет дальше, Виталий Игнатьевич представлял себе смутно: знал
только, что всё немедленно станет чрезвычайно хорошо. Большевики кончатся,
Ленинград обратится в Санкт-Петербург, а из Финляндии приедет поезд, с
которого сойдёт Муся Кулешова, юная и цветущая, с банкой эйнемовского какао
в руках.
Патологическая природа этих откровений была вполне очевидна и самому
Шпулину, но его это почему-то ничуть не беспокоило. Здравый смысл он,
конечно, уважал, зато за своей верой знал Неодолимую Силу, в свете которой
здравый смысл меркнет, как свеча в свете солнца. Он был избранником;
истинная реальность открылась ему - и следовало не критиковать детали
откровения, а наилучшим образом исполнить то, что в откровении заповедано.
Благо, Неодолимая Сила снабдила его и подобающими для сего деяния
средствами.
Прежде всего, это касалось открывшейся у Виталия Игнатьевича
способности помнить абсолютно всё, когда-либо прочитанное или услышанное:
начиная с текста гоголевской поэмы (намертво отпечатавшегося у него в
памяти за те два дня), и кончая последней мелочью. Более того - через
некоторое время выяснилось, что ему совершенно не нужно понимать смысл
запоминаемого: он мог просмотреть за две-три минуты страниц пятьдесят
текста, а потом, на досуге, прочесть его прямо из головы.
Старенький доктор Карл Гоц, которому Шпулин на сей счёт доверился,
объяснил так - "Это, голубчик, у вас фотографическая память прорезалась.
Говорите, не врождённое? Может, в детстве было? Ну, значит, от большого
нервного потрясения случилось. Бывает так, хотя и редко. На моей памяти -
первый раз... Повезло вам редкостно. Вы уж, голубчик, Бога благодарите."
Шпулин воспринял совет совершенно серьёзно, так как хорошо знал, какой
именно благодарности требует от него Всевышний. И удвоил старания.
Меж тем, путь предстоял нелёгкий. Для начала нужно было выбраться из
пыльного провинциального Ташкента, причём не в родной Ленинград, а в
Москву: все важные дела делались именно там. Далее, следовало приобрести
солидное положение, а также официальное право заниматься русской
литературой. Лучше всего для этой цели подходила академическая карьера:
большевики почему-то уважали научные звания. Оная карьера, впрочем, должна
была послужить ступенькой к некоей иной работе - в том секретном месте, где