"Джоанн Харрис. Спи, бледная сестра " - читать интересную книгу автора

ткань, порвал ее и, чтобы избежать наказания, выбросил ее в пруд. Он поверил
мне, даже похвалил за честность (как же смеялся и ликовал дьявол во мне!),
и, хотя меня выпороли за безрассудный поступок, облегчение и даже восторг не
исчезли. Отец, такой всемогущий, вдруг потерял власть: я его одурачил,
солгал, а он и не понял. Что же до матери, возможно, она о чем-то
догадывалась, потому что пару раз замечал я, как она странно смотрит на
меня. Тем не менее она ни разу не заговорила об этом происшествии, и,
очевидно, вскоре оно было забыто.
Я же так и не сжег накидку, спрятанную в дымоходе, и иногда, оставшись
один, доставал ее из тайника и трогал складки шелка, пока, наконец, годы и
дым, поднимавшийся по трубе, не превратили ее в ломкий коричневый пергамент,
и она не рассыпалась в прах, как пригоршня осенних листьев.

Мать умерла, когда мне было четырнадцать, через два года после рождения
моего брата Уильяма. Ее чудесная спальня превратилась в больничную палату,
заполненную венками из цветов, а она сама - в бледную худую тень, и однако
оставалась прекрасной до конца.
Отец проводил с ней все время, лицо его было непроницаемо. Однажды,
проходя мимо комнаты, я услышал его безудержные рыдания и насмешливо
скривился - я гордился тем, что ничего не чувствую.
Ее похоронили на церковном кладбище, прямо у входа в церковь, чтобы
отец видел могилу, встречая прихожан. Я терялся в догадках: как этот
суровый, богобоязненный человек женился на таком нежном, земном создании.
Мысль, что его обуревали неведомые мне страсти, тревожила меня, и я старался
выкинуть ее из головы.
Мне было двадцать пять, когда умер отец. Я путешествовал по Европе и
узнал, лишь вернувшись в Англию. В ту зиму он вроде бы простудился, запустил
болезнь (он крайне редко топил в доме, разве что в сильные морозы), не
соблюдал постельный режим и в один прекрасный день свалился прямо в церкви.
Начался жар, и отец умер, не приходя в сознание, оставив мне приличное
наследство и необъяснимое ощущение, что теперь, мертвый, он сможет следить
за каждым моим движением.
Я переехал в Лондон. Я весьма недурно рисовал и желал стать художником.
Открыв для себя Британский музей и Королевскую академию искусств, я с
головой ушел в живопись и скульптуру. Я намеревался создать себе имя, и,
сняв студию в Кеннингтоне, пять лет работал над картинами для своей первой
выставки. В основном я писал аллегорические портреты, черпая идеи в
произведениях Шекспира и классической мифологии, работая обычно маслом - это
необходимо для тщательной проработки деталей, которая мне так нравилась.
Один гость, пришедший взглянуть на картины, заметил, что мой стиль "весьма
напоминает прерафаэлитов". Вдохновившись, я стал намеренно пестовать эту
схожесть, заимствуя сюжеты из поэзии Россетти,[3] хотя сам он отнюдь не
казался мне человеком, которому следовало бы подражать.
Основная проблема заключалась в поиске моделей: у меня было мало
знакомых в Лондоне, и после весьма неловкого случая в Хеймаркете я не
решался обращаться к подходящим на вид женщинам с предложением работы.
Мужчин писать не хотелось, в женщинах я видел куда больше поэзии - точнее, в
особом типе женщин. Я дал объявление в "Тайме", но из двадцати
откликнувшихся претенденток лишь одну или двух можно было условно назвать
красивыми и уж вовсе ни одну - "приличной". Но пока они не раскрывали своих