"Кнут Гамсун. Местечко Сегельфосс " - читать интересную книгу автора

же. Виолончель стояла в углу. Борсен как раз собирался уходить, но снял
шляпу и придвинул Виллацу стул.
- Не взыщите за то, что простой деревянный стул, - сказал он.
По-видимому, он ничего не имел против визита, был вежлив, разговорчив,
обходителен: деревянные стулья не так уж плохи, а эти не хуже других
деревянных стульев. Они трещат, но прочны, эти рассохлись вот уже несколько
лет на моей памяти, и на них страшно садиться; но они как будто не
становятся хуже, и совсем негодными к употреблению они никогда не делаются.
Они занятные.- Я следил за вашей карьерой с величайшим интересом, господин
Хольмсен. Я не очень разбираюсь в вашем искусстве, но много читал про вас.
- Вы сами занимаетесь искусством. Я хорошо помню, как прелестно вы
играли на виолончели.
Борсен бросил взгляд на свой инструмент, но сейчас же отвернулся.
- Вы намерены основаться здесь на лето?
- Да. И вы должны прийти ко мне, мы поиграем. Я теперь играю немножко
лучше, чем раньше.
- Спасибо, с удовольствием.
- И вы тоже, Готфред.
Готфред был скромен и поблагодарил только почтительным поклоном. Он все
время не садился.
- Позвольте мне взглянуть "а вашу виолончель, - сказал Виллац. Он
подошел, постучал по ней и искренне похвалил: - Да ведь это же чудесный
инструмент!
- Она для меня все равно, что маленький человечек, - сказал Борсен и
заговорил о своей виолончели с любовью и нежностью.
- Телеграфист и виолончель! - сказал он, иронизируя над собой.- Но и
это тоже ничего. Сидим мы здесь вдвоем и коротаем время. А наш милый Готфред
верит в нас, слушает и восхищается нами. Так мы и сидим здесь и чувствуем
себя великими. Большая Медведица поет для туманности Ориона.- Поля и луга у
вас в нынешнем году в чудесном состоянии, господин Хольмсен.
Только тут Виллац заметил, что Борсен стал как-то странно говорить. Он
ответил, что да, урожай обещает быть хорошим.
- Но следовало бы вашему отцу верхом на своем коне дополнить ландшафт.
- Да.
Борсен сидел и играл рассеянно ножом, - это был кинжал с фокусом,
лезвие его при ударе уходило вовнутрь и пряталось в рукоятке. Заметив, что
это нервирует Виллаца, он положил нож на стол.
- Да, а ваша матушка, - сказал он. - Она великолепно ездила верхом.
Вообще, вот было времечко! В первые годы, что я сюда приехал - это было
время! А вы уже виделись с пастором Ландмарком?
- Нет еще.
- Я вспомнил про него. Он немножко не такой, как все здешние люди, и
навлекает на себя осуждение общины. А по-моему интересно, что он
столярничает. Механик и пастор, хорошенькая смесь. А впрочем, разве мы
знаем, для чего нас смешивают? Аристократы умерли. Не более чем сто лет тому
назад на них еще смотрели снизу вверх, теперь их не видать, они невидимы в
наших краях, сострадательным людям приходится их выискивать. Не знаю, может
быть миру от этого хорошо, меня это не касается; а может быть, Спартака
опять придется усмирять. Это невозможно. Усмирять еще раз. Миру, может быть,
станет от этого лучше. Но пастор Ландмарк, во всяком случае, - курьезная