"Кнут Гамсун. Местечко Сегельфосс " - читать интересную книгу автора

крон, - сказала она.
Господин Дидрексон взглянул на Теодора, интересуясь действием своих
слов.
- Безумие! - сказал Теодор.
- Безумие, так говорит и Местер, я ему все рассказал. Но во всяком
случае, я хотел раньше переговорить с вами и очень вам благодарен, что вы
приехали. Дело вот в чем: не мог же я так сразу передать девице большую
сумму, без всякой гарантии, а в Сегельфоссе мне не хочется показываться.
Поэтому мне пришлось вам телеграфировать, и я еще раз благодарю вас за то,
что вы приехали.
- Для меня это было удовольствием.
- Спасибо. Но это немножко запутано: вы говорите, безумие. Да, конечно.
Но я не могу доводить дело до крайности, моя невеста может узнать.
- Вы обручены?
- Натурально. Обручился на севере с дочерью одного консула, - как его
фамилия? Известный богач в Финмаркене, китовый жир, единственная дочь, вот
посмотрите! - господин Дидрексон вынимает из бумажника женский портрет и с
восторгом демонстрирует: на нем была подпись: твоя Руфь.- Вот видите, -
сказал господин Дидрексон, - так она его дочь, вот никак не могу вспомнить
фамилию! Ну, и вот, она может все узнать, а этого не должно быть.
- Она не узнает, - сказал Теодор.
- Да, вот видите, это невозможно. Тем более, что девица, сегельфосская
девица... дело в том: я форменно в нее влюбился за то, что она была так
благоразумна, и показал ей этот портрет. Разве это не огромная глупость?
- Не знаю.
- Местер говорит, что это было очень глупо. Но я немного выпил с нею
сегодня, потому что она была такая молодчина и умница, и показал ей портрет.
- Руфь! - сказала она и посмотрела на карточку.- Да, Руфь! - сказал и
я, - и теперь вы понимаете, почему эта чудесная девушка не должна ни о чем
знать. Да, она это понимает, и не будет ни начальства, ни резолюций, и
ничего такого, сказала она.- Позвольте мне сначала переговорить с господином
Иенсеном, - ответил я.
Теодор заявил, что и половины, тысячи крон, будет за глаза.
- Да, но тогда выйдет огласка, начнут разнюхивать мои материальные
обстоятельства и все равно приговорят к наивысшей сумме. Да, впрочем, я не
хочу вести себя глупо и отлынивать. Тысяча крон раз в пятнадцать лет - это
не то, что двадцать эре каждый день на еду и платье.
Теодор вскинул глаза на своего молодого друга: этот легкомысленный сын
старой почтенной купеческой семьи обладал драгоценными качествами, почти
непонятными Теодору; его собственное наследие было сплошь такого рода, что
он день за днем, год за годом старался урвать что-нибудь у себя и в
возмещение взять все, что годится, у других.
- Разумеется. Вы правы! - сказал он вдруг, словно и сам так думал.- И
теперь я могу вам сказать: я встретил девушку дорогой, и она просила меня
замолвить перед вами словечко.
- Вот как. Но, видите ли, дело все-таки немножко запутано. В тот вечер,
когда мы вместе сидели в Сегельфоссе - помните, как это его звали? Борсен,
начальник телеграфа, говорил про человека, который вернулся домой после
двенадцатинедельного отсутствия, но тут оказалось, что его невеста уже три
недели ходит в шерстяном платке и мучается зубной болью. Вы понимаете?