"Кнут Гамсун (Педерсен). Странник играет под сурдинку" - читать интересную книгу автора

встречались еще деревья-великаны, такие, что не обхватить, стволы
великанов насквозь пропитались рудным железом, и топор их не брал. А в
самом доме залы и темницы как в настоящем замке здесь властвовал великий
Туре - князь во князьях.
Настали другие времена, дома стали не просто большие, не просто защита от
дождя и холода, они должны были радовать глаз. На той стороне реки стоит
древнее здание с на редкость стройной ампирной верандой, с колоннами и
фронтоном. Архитектура его отнюдь не безупречна, но все же оно красиво и
высится, как белый храм на фоне зеленых холмов. И еще один дом привлек мое
внимание. Это у самой базарной площади. Двустворчатая парадная дверь
украшена старинными ручками и причудливой формы зеркалами в стиле рококо,
но оправа у них покрыта каннелюрами а-ля Луи Сез. Над дверью медальон с
арабскими цифрами 1795 - вот когда здесь начались перемены. В ту пору в
этом маленьком городке жили люди, которые без помощи пара и телеграфа
умели шагать в ногу со временем.
А потом начали строить дома для защиты от дождя и холода и ни для чего
другого. Эти были и невелики и некрасивы. Речь шла лишь о том, чтобы на
швейцарский манер обеспечить кровом жену и детей, и больше ни о чем. У
этого никчемного альпийского народца, который за всю свою историю никогда
ничего не значил и никогда ничего не совершил, мы научились поплевывать на
внешний вид своего жилища, коль скоро им не пренебрегают бродяжки-туристы.
Кому нужна храмовая красота и благолепие белого дома среди зеленых холмов?
Кому нужен большой-пребольшой дом, сохранившийся с времен Уле Ульсена
Туре, когда из него можно бы с легкостью наделать двадцать жилых домов?
Мы опускались ниже и ниже, мы падали глубже и глубже. Зато сапожники
ликуют, и не потому, что все мы теперь равно велики, а потому, что все мы
равно ничтожны. Пусть так.

По длинному мосту хорошо гулять, у него дощатый настил, ровный, как
паркетный пол, и даже молодые дамы ходят по нему без затруднений. Мост
ничем не заслонен, это превосходный наблюдательный пункт для нас, зевак.
Снизу, с затора, доносятся крики, когда сплавщики пытаются высвободить
очередное бревно, застрявшее среди подводных камней. А с верховьев
подплывают новые бревна, громоздятся на прежние, и затор растет, растет,
растет, порой в одном узком месте застревает до двухсот дюжин. Ecли дело
пойдет на лад, сплавщики в свой срок разберут затор. Но уж если дело не
заладится, бревна могут увлечь бедолагу-сплавщика в водоворот, и там он
найдет свою смерть.
Десять человек с баграми разбирают затор, все не раз побывали в воде и
вымокли - кто больше, кто меньше. Десятник указывает, какое бревно надо
высвободить в первую очередь, но порой мы со своего наблюдательного пункта
можем заметить, что среди сплавщиков нет единодушия. Слышать при таком
шуме мы, разумеется, ничего не слышим, но зато видим, что рабочие
предпочли бы начать совсем с другого бревна, что самый опытный сплавщик
недоволен. Мне, знающему их язык, чудится, будто я слышу, как он упрямо и
раздумчиво твердит: "Надо еще посмотреть, не можем ли мы сперва
высвободить вот это!" Двадцать глаз устремляются на новое бревно, двадцать
глаз прослеживают его путь в хаотическом нагромождении других бревен, и,
если согласие достигнуто, десять багров вонзаются в него. В такую минуту
утыканное баграми бревно напоминает арфу с туго натянутыми струнами, из