"Хелен Хамфриз. Путешествие безумцев " - читать интересную книгу автора

Изабель не могла даже думать об этом... Она давно уже запретила себе
эти мысли, всецело сосредоточившись на фотографии. На том, что она способна
создать. На том, что она в силах создать. Жизнь - удел случайности, а
искусство целесообразно.
- Могла бы я полюбить тебя? - произнесла она вслух, потому что именно
это он хотел спросить.
Сад за стеклами курятника - листва и плющ, стволы и ветви - светился
лунным светом. Безжалостная неумолимость природы одновременно успокаивала и
пугала Изабель. Что, если искусство вовсе не самая большая сила в мире, а
только предлог, чтобы спрятаться, уйти от жизни? Что было бы, если бы ее
дети действительно выжили? Стала бы она им любящей матерью?
- Не знаю, - ответила на собственный вопрос Изабель. - И мы не узнаем
этого никогда.
Припекает солнце, и Изабель клонит в дремоту. Время от времени она
роняет голову, как увядающий цветок, но тут же, встрепенувшись, вскидывает
ее. Перед ней на солнце "жарится" очередная фотография. Если, заснув,
пропустить нужный момент, она зажарится до черноты. Изабель поднимается и
начинает ходить туда и обратно, нервно постукивая каблучками.
Все живое вокруг ловит последние крупицы летнего тепла. Цветы,
вытянувшись к солнечным лучам, словно зовут: "Я здесь! Я здесь!" Что
поделаешь, тепло - насущная потребность любого живого существа. Изабель
останавливается. В последние дни осенние цветы распустились необычайно
пышно. Сейчас был тот период лета, вернее - его короткий момент, когда жизнь
сада оживляется перед скорым и неизбежным увяданием. Цветы поникнут и
согнутся и будут покачивать иссохшими головками, словно повторяя: "Не
забывай, не забывай меня!" Но их увядание - это только начало, первый миг
забвения, вслед за которым придет полное забвение зимы.
Изабель вытягивает руки к солнцу, подставляет ладони его лучам. Она
подобна фотографии, которой надо пропитаться светом, чтобы проявиться из
небытия.
У себя в студии Изабель опустила ломкий лист позитива в кювету с
фиксажем и прополоскала бумагу в жидкости. Изображение чуть расплылось,
потом стало яснее. Оно словно дышало под водой.
Эту часть своей работы Изабель любила не меньше, чем постановку сцены и
модели, когда надежда достичь заветной цели достигала своего пика. Обработка
фотографии заканчивалась, изображение словно поднималось к ней со дна
кюветы - образ возвращался к первообразу.
Остальные процессы ей нравились гораздо меньше, ее раздражала та
поспешность, с которой приходилось их выполнять - быстро бежать с только что
экспонированной пластинкой в темный угольный погреб, пока коллодиум не
подсох и вся работа не пошла насмарку. Согнувшись на полу погреба, не успев
как следует перевести дух после торопливого бега, она погружала пластинку в
проявитель, чувствуя, что в этот момент изображение действительно уходит
навсегда. Ожидание его возвращения, вера в то, что оно вернется к ней из
темноты, словно мысль, еще не облеченная в слова, всегда вызывали у нее
большое внутреннее напряжение и отнимали много душевных сил.
И вот изображение снова с ней - красноватый, словно напитанный кровью,
позитив. Изабель доставала его из кюветы - как фокусник достает за уши зайца
из шляпы. На открытом воздухе позитив слегка темнел, приобретал
кирпично-красный оттенок. Затем Изабель промывала его в дистиллированной