"Адам Холл. Меморандум Квиллера [B]" - читать интересную книгу автора

как мы уже подбирались к пределу скорости и в любой момент нашу гонку мог
прервать полицейский патруль, а такого рода гласности я хотел избежать.
Одно дело - оказаться в объективе фотокорреспондента, другое - покориться
законам и предъявить полиции свои документы. Правда, они были так хорошо
сфабрикованы, что даже инфракрасные лучи не смогли бы обнаружить подделку,
но я не хотел попадать на страницы полицейского протокола, чтобы не
вмешивать Красный Крест.
Брызги грязи летели на ветровое стекло, и "дворники" едва успевали
сбрасывать их. Я поехал прямо через Штеглиц и Штенде, желая узнать,
сделает ли мой преследователь попытку приблизиться и перехватить меня.
Нет, он просто хотел узнать, куда я направляюсь. Надо было придумать
что-нибудь. В зеркале я видел огни подфарников - пару бледных светлячков,
плывущих вдоль перспективы улицы. Переехав Атиллаштрассе, я нырнул в
Рингштрассе, направляясь на юго-восток, затем затормозил, чтобы он
подъехал ближе. Он тоже замедлил ход, а я нажал на акселератор, увеличил
расстояние между нами и круто свернул налево, на Мариендорфдамм,
направляясь на северо-восток, к Темпльхофу. Затем начал сворачивать с
одной улицы на другую, что вынудило его напрячь внимание. Скорости были
высокие, и у меня было преимущество перед преследователем - я мог ехать,
куда хотел, а он должен был угадывать мои повороты до того, как я совершал
их, и так как я и сам не знал, что буду делать в следующую секунду, то ему
приходилось туго.
Один раз он потерял мою машину и лишь случайно увидел ее в конце квартала.
Он начал тревожиться, твердо решив, что я еду в какое-то место, которое
хочу держать в секрете.
Перед перекрестком Альт-Темпльхоф и Темпльхоф-дамм машина была совсем
близко от меня, и тут он попался. Я круто свернул и не услышал скрипа
тормозов его машины; наступило несколько долгих секунд сравнительной
тишины, затем раздался звук удара, словно взрыв. Услышав его, я тут же
развернулся назад, заехав на тротуар. Стремительный "ДКВ" сбил тумбу и
рикошетом отлетел через улицу, с грохотом ударившись о стоявший у обочины
"оппель". Не прошло и секунды, как машина загорелась.
Я остановил "фольксваген" у обочины, выключил свет и остался сидеть на
месте. Кто-то кричал. Дверцы горящей машины заклинило. Я подумал, что
успел бы пробежать эти тридцать метров, открыть дверцу и вытащить человека
до того, как его охватит пламя, но даже не попытался этого сделать.
Горела машина, человек истошно вопил, а я сидел и наблюдал за этим.
Это было первым доказательством того, что мы открыли боевые действия.
Следующее утро принесло второе доказательство.
Утро было бледно-серым. Туман, покрывавший поле аэродрома, окутал набухшую
влагой землю. В течение последних двух часов самолеты не прилетали и не
вылетали; я проснулся в половине шестого, и со стороны Темпльхофа не
доносилось никакого шума. Маяк по-прежнему мигал, отблеск его лучей на
потолке моей комнаты с рассветом становился все бледнее и бледнее.
Я подумал об Инге и тут же постарался избавиться от этих мыслей. Живые не
должны тревожить нас, для этого достаточно было мертвых.
Я хотел повидать Ротштейна, о котором упомянула Инга.
Воздух в комнате был холодным, словно металл прикасался к лицу. Я подошел,
чтобы закрыть окно, и тут же увидел двойной блик света в окне дома
напротив. Улица была пустынна, исключение - редко проезжавшие такси, и я