"Патриция Хайсмит. Игра на выживание" - читать интересную книгу автора

располагалось на сухом, ровном участке земли, обнесенном побеленной
кирпичной стеной, за которой росли кипарисы. По обеим сторонам от ворот
темнела местами стершаяся надпись, сделанная черной краской:

POSTRAOS! AQUI LA ETERNIDAD EMPIEZA
Y ES POLVO AQUI LA MUNDANAL GRANDIEZA![7]

Такую надпись можно прочесть практически на каждом мексиканском
кладбище, но на Теодора - хоть он и не верил в загробную жизнь - она
произвела столь сильное впечатление, что у него даже мурашки побежали по
спине. Да уж, похоже, мирское величие тут и в самом деле превращается в
пыль, ибо эта самая пыль была повсюду.
Теодор огляделся по сторонам, ища глазами Рамона, и увидел его стоящим
с низко опущенной головой в третьем или четвертом ряду людей, обступивших
могилу. Остановившийся взгляд Рамона был устремлен на гроб, и хотя Теодор не
видел его слез, его лицо казалось на удивление умиротворенным. Рядом с ним
стоял Артуро Балдин - невысокий благообразный сеньор со шляпой в руке,
которую он благоговейно прижимал к груди.
Крышка гроба была закрыта. Конечно, привести в порядок лицо Лелии было
бы не под силу даже самым опытным из бальзамировщиков, и Теодор - заранее
узнав о том, что ее будут хоронить в закрытом гробу - поначалу был даже рад
тому, что ее не будут открывать для последнего прощания. И все-таки, теперь,
глядя на темное, отполированное до блеска дерево, украшенное стилизованным
орнаментом из металла, выполняющим также функцию потайных защелок, он понял,
что как бы ужасно не выглядело ее лицо, вряд ли оно могло представлять собой
еще более мучительное зрелище, чем созерцание этой наглухо закрытой крышки.
Люди собрались вокруг свежевырытой могилы, не обращая внимания на то, что
затаптывают соседние холмики, группки из трех-четырех человек со скорбно
склоненными головами стояли и на дорожках поодаль, слишком далеко для того,
чтобы слышать что-нибудь или наблюдать за происходящим. Здесь были и молодые
художники, и умудренные жизнью торговцы предметами искусства, несколько
должностных лиц из Национального института изящных искусств, хозяева
магазинов, знакомый фармацевт Лелии, парочка ее кузенов из Гвадалахары,
которых Хосефина надлежащим образом представила Теодору. И еще повсюду были
цветы - многочисленные венки, составленые в три ряда вокруг ее могильного
камня, букеты и целые охапки роз, лилий, хризантем, гладиолусов и длинные,
украшенные красными, белыми и пурпурными цветами гирлянды из плетей
какого-то тропического кустарника, по утверждению Хосефины, привезенные
несколькими семьями из Куэрнаваки. Был здесь и маленький Хосе вместе со
своей многочисленной семьей. Господин лет шестидесяти с уныло висящими, как
у моржа, седыми усами, стоял поодаль, прижимая к груди снятую шляпу, и глядя
на него, Теодор подумал, что, наверное, именно таким и должен быть
собирательный образ вышедших в отставку президентов Франции. Священник был
худощавым человеком с желтыми, словно восковыми руками, на лице которого
застыло выражение вселенской скорби. Он скороговоркой бормотал что-то о
блистательной карьере Лелии на ниве искусства, которая, к сожалению,
оказалась такой короткой и оборвалась так жестоко и внезапно. Возможно, он
был знаком с Лелией, возможно, нет. Лелия не слишком часто ходила в церковь.
Хосефина мельком взглянула на Теодора и едва заметно покачала головой,
словно желая тем самым сказать, что она от священника ожидала большего, но