"Патриция Хайсмит. Игра на выживание" - читать интересную книгу автора

Сразу, как только вернешься, дай мне знать. А еще лучше приезжай ко мне
и привози все свои работы. Или же, если этих великолепных холстов окажется
слишком много, то я приеду к тебе сама.
Кажется, одну из моих картин собирается купить один человек из
Сан-Франциско - для своего знакомого. Помнишь того торговца из С.Ф., что
фотографировал мои пейзажи Веракрус? Нужно еще многое обсудить.
У Рамона все в порядке. Мы оба скучали без тебя.
Todo mi amor [5]
Л.
Письмо было отправлено первого февраля. Сегодня пятое. Он принялся
снова вчитываться в строчки, ища какой-либо намек или подсказку, но в тексте
не было ничего подобного. Просто у Лелии было хорошее настроение, и именно
на это указывал летящий, энергичный почерк, повторявший непринужденное
легато ее речи. Теодор отнес письмо к своему письменному столу и бережно
положил его. На стене над столом висел рисунок, выполненный тушью и
акварелью, зарисовка девочки из Пье-де-ла-Куэста, качающейся в гамаке, она
болтает босыми ногами в воздухе, а на коленях у нее лежит связка зеленых
кокосовых орехов. "Просто девочка-индианка, продающая кокосовые орехи.
Благодарствую, сеньор, но эта картина не продается. Она обещана другу." И
Лелия рассмеялась. Теодор помнил этот смех, выражавший удовлетворение
оттого, что ее работа была по достоинству оценена знатоком, дружеское
расположение и извинение одновременно. Теодор с грустью разглядывал рисунок,
пока у него на глазах не выступили слезы, заслонившие пеленой и голубую
воду, и небо, и наконец, все остальное, и тогда он обессиленно опустился в
кресло, стоявшее у стола, и горько заплакал. Он плакал, как плачет ребенок,
испытавший внезапное и незаслуженное разочарование.
А еще Теодор думал о том, как воспримет эту страшную новость маленький
Хосе. Ему должно было скоро исполниться девять лет. Лелия написала четыре
или пять его портретов, хотя он имел обыкновение таскать у нее украшения или
мелочь, которую она порой оставляла на столе. "Тео, ну он просто не может
удержаться. А мне эта заколка все равно совсем даже не нравилась!" Лелия
говорила так всякий раз, когда Теодор предлагал задать пацану трепку и
вернуть безделушку владелице. Лелии обожала в людях наивность, и поэтому
любила большинство детей и лишь нескольких взрослых. Она всегда говорила,
что мир стал бы гораздо лучше, если бы с возрастом люди становились наивнее,
а не мудрее, и когда Теодор по рассеянности делал что-нибудь не так, или же
позволял какому-нибудь пройдохе-торговцу обсчитать себя, Лелия не упускала
случая подшутить над ним и заметить, что он становится наивнее день ото дня.
Он видел, как сейчас, как она, сияя от счастья, широко распахивает перед ним
дверь своего дома, видел ее в слезах, безутешной от того, что работа целый
день не ладилась, видел, как она наклоняется, чтобы поговорить с ребенком,
живущим в ее квартале, покупает для другого малыша конфету и целует третьего
в щеку, как если бы это был ее собственный сын, потому что тот ей позировал.
Теперь Теодору казалось, что и ее одинаковая любовь к нему и Рамону, над чем
он часто размышлял раньше, пытаясь придумывать какие-то сложные объяснения,
тоже была вполне в характере Лелии. В ее понимании, принадлежать одному
мужчине означало бы отказаться ото всех остальных.
Он подошел к постели и медленно растянулся на ней, принимая напряженную
позу каменного изваяния на средневековом надгробии. Теперь уже больше
никогда не будет ни бесед с Лелией, ни тех счастливых мгновений радостного