"Владимир Пантелеймонович Хабур. Мирное время " - читать интересную книгу автора

высохнуть, как мазанки уже сдавались приезжающим работникам за большие
деньги.
Кишлак Дюшамбе потерял свой восточный облик. Во дворах, где жили
патриархальные таджикские семьи, шумели примусы, покрикивали на
светловолосых загорелых детишек русские женщины. Во всех дворах жили
постояльцы. Они наскоро сколачивали из досок топчаны, покупали ситцевые
ватные одеяла и ярко размалеванные чайники. Коверкая русские и таджикские
слова, они кое-как договаривались с хозяевами и налаживали семейный уют.
Хозяин уродил жен и детей во внутренний двор, ставил в калитке
мальчишку следить, чтобы новые жильцы не лезли на женскую половину, а сам
уходил на весь день. Жены и дочери ощупывали одежды русских женщин, когда те
приходили к ним за молоком, удивлялись, что ноги у них открыты, а штаны
такие короткие, что даже не доходят до колен.
Город становился музеем невиданных вещей. Приезжая на базар из далеких
горных кишлаков, люди впервые в жизни видели автобус и граммофон, примус и
велосипед, электрическую лампочку и многое другое. О чудесах нового города в
горах ходили легенды, путники пели о них песни, слепые нищие сочиняли стихи.
Люди нового города жили в тесных глиняных мазанках, под навесами, а то
и в палатках, но работать ходили в светлые каменные дома с блестящими полами
и большими окнами. Быстро покрывалась булыжником первая в городе, главная
Ленинская улица.
Там, где кончался старый базар - пыльный, грязный, с глухими
закоулками, с тесными лавчонками и кустарными мастерскими, - там, посредине
небольшой площадки на сером граните пьедестала высился памятник: бронзовый
Ленин протягивал руку вперед - в будущее.
Позади памятника доживал свой век старый, нищий и невежественный
кишлак - последнее пристанище "его высочества" Саид-Алим-хана, эмира
бухарского.
Впереди - куда указывала бронзовая рука вождя - разбегались прямые и
широкие улицы только что по строенного города. С утра они пестрели халатами,
тюбетейками, белыми рубахами. Прижимаясь к заборам, проходили закутанные в
серые паранджи женские фигуры. Пылили редкие автомобили, ехали всадники.
Затем наступало затишье. После полудня, когда становилось нестерпимо жарко и
закрывались на перерыв все учреждения, улицы снова наполнялись людьми, они
растекались по дворам, столовым и чайханам, и город замирал, наблюдая за
медленно уходящим солнцем. А когда оно прикасалось к зубцам Гиссарского
хребта, из дворов снова выходили бронзовые люди и заливали уличную пыль
теплой арычной водой.
Солнце закатывалось. От политых улиц поднималась влажная духота. Пахло
мокрой пылью. Быстро густели короткие субтропические сумерки, всходила
желтая луна. Во дворах звенела посуда - собирались ужинать. Пел под звуки
дутара высокий мужской голос. Долго звучала в вечерней тишине нежная,
тоскующая мелодия песни.
Возвратившись домой, Виктор до позднего вечера рассказывал Леньке о
городе, который, как ему казалось, он весь обошел и осмотрел. На следующее
утро Виктор провожал уезжающего в Гарм Леньку. Они долго, с видом знатоков,
выбирали в караван-сарае коня, приценивались, ощупывали расписное деревянное
седло. Все Лепькино имущество было уложено в хурджум. Виктор пожал руку
человеку, с которым проделал огромный путь от далекой Москвы. Неуклюже
подпрыгивая на неудобном седле, Ленька рысцой поехал по улице.