"Валерий Гусев. Шпагу князю Оболенскому! (Повесть про милицию)" - читать интересную книгу автора

- Дубровники стареют, - грустно пожаловалась Оля. - Вы понимаете
меня? Раньше-то они были старинные, а теперь - просто старые. Вон, видите,
храм Крестовоздвиженья? Лет десять назад он был самый настоящий старинный,
с голубыми куполами и с такими, знаете, кружевными крестами на них. А
теперь? - Она покачала головой. - Теперь он старый и неряшливый,
понимаете? Не старинный, а старый.
- Почему же, - заметил я. - Он еще неплохо выглядит.
Саша внимательно наблюдал за какой-то мрачной личностью, бредущей по
берегу.
- Ты что? - спросил я. - Знакомый?
- Это сын нашей уборщицы, - прошептала Оля, поморщившись.
- Так сказать, гнилой сучок на генеалогическом древе рода
Черновцовых, - добавил Саша. - Дружок Самохина, или, как там, кореш, что
ли, по-ихнему?
Личность между тем с комфортом устроилась на коряге и вытянула из
кармана бутылку.
- Не идет у меня Самохин из головы. Ведь он явно что-то высматривает,
вынюхивает. - Саша помолчал, покусывая сухую травинку. - Недавно шпага
пропала. Не очень ценная, но сделана великолепно.
- Ну?
- Видно, кто-то на эфес позарился, а потом разглядел, что мы все
камни стекляшками заменили, и выбросил. Я ее нашел в тот же день, одни
обломки, правда.
- Думаешь на него? - прямо спросил я.
- Утверждать не могу, но ведь он недавно из тюрьмы. И я бы его, пока
не поздно, обратно отправил. А все Афанасий - вечный идеалист.
- Саша! - укорила его Оля. - Ты бы его еще Афоней назвал! А Самохина
ты просто не любишь.
- А ты?
Оля покраснела и, похоже, всерьез обиделась. Они оба, не стесняясь
меня, насупились и отвернулись друг от друга.
Откровенно говоря, я любовался ими. Оля, казалось, еще не научилась
как следует управляться со своими, ставшими вдруг длинными руками и
ногами, вечно что-то опрокидывала, стукалась об углы и спотыкалась. Саша с
трогательной и неожиданной для него заботой внимательно следил за ней,
успевал подхватывать все, что она роняла, поддерживал ее за руки,
подсказывал, потому что и в разговоре она иногда была так же мило неловка
и беспомощна. Но временами, особенно в присутствии Саши, она вдруг
поражала грациозным жестом, плавным движением, какой-то лукавой,
прорвавшейся из глубины ноткой в голосе. И сам он, еще угловатый и
по-мальчишески худой, становился тогда ловким, гибким и стройным.
Всего два дня я знал этих ребят, но уже не мог их представить по
отдельности - так они были хороши и естественны вместе.
Позже, когда в моем номере убили человека, я пожалел, что не был
особенно внимателен к тем взаимоотношениям работников музея, которые прямо
не касались моего задания.
Вспоминая потом некоторые детали, в частности эту маленькую
размолвку, я жестоко корил себя за односторонность, непростительную ни
журналисту, ни следователю... Хотя при желании я бы мог оправдаться: уж
очень безмятежной была обстановка в музее; даже Сашина неприязнь к