"А.А.Гусейнов. Благоговение перед жизнью (Альберт Швейцер) " - читать интересную книгу автора

земного человека подняться над своими же живыми, плотскими, земными
страстями и действовать так, как если бы уже плоть и земные цели не имели
для него значения и он стал иным существом? Или, говоря иначе, что может
побудить природного человека действовать нравственно? Мистическое единение с
Иисусом Христом, отвечает Павел. Благодаря такому единению человек
поднимается над природностью и становится духовным. Бытие во Христе призвано
объяснить чудесные перерождения, благодаря которым Савлы становятся Павлами,
объяснить возможность нравственного поведения в безнравственном мире. Вместе
с тем само нравственное поведение - жизнь, движимая духом, высшим
проявлением которого является любовь, - служит свидетельством того,
насколько глубоко данный индивид соумирает и совоскрешается со Христом.
Этика в учении апостола Павла "есть необходимое выражение уже совершившегося
через бытие во Христе перенесения из земного мира в неземной" (с. 446).
Оставляя в стороне специальный вопрос о богословской основательности выводов
Швейцера относительно учения апостола Павла, заметим, что в данном случае он
развивает тот же самый взгляд, который нам знаком по его работе "Культура и
этика" и который можно было бы назвать этическим оправданием и возвышением
мистики.
Этика традиционно именуется практической философией. Она
рассматривается как основной канал выхода философии в практику. Философские
знания о мире оказывают обратное воздействие на него, приобретают
практическую действенность в той мере, в какой они трансформируются в
идеальные модели и нормы человеческого поведения. Здесь действует цепочка:
философия - этические каноны - индивидуальный опыт. В этом смысле этику
можно было бы назвать философской практикой. Этика Швейцера выпадает из
традиции, не подпадает под привычное понятие практической философии. Она не
признает никаких связей с гносеологией и является непосредственным
выражением бытийной силы, которая предстает в индивиде как воля к жизни.
Это - не отраженное, а заговорившее бытие. Она есть адекватный, усиленный
мышлением способ существования бытия, практическое утверждение воли к жизни.
Специфика этики Швейцера как бы снимает ряд труднейших проблем
классических этических систем. И прежде всего у Швейцера сливаются в
неразрывное целое теоретический и нормативный аспекты этики. Нормативные
установки оказываются единственным теоретическим содержанием этики,
призванной формулировать основной принцип нравственного и не решающей
никакой другой задачи. Соответственно снимается вопрос о возможном разрыве
между этическим знанием и поведением, ибо этическое знание, если вообще
уместно употреблять это слово применительно к произрастающей из мистики
этике Швейцера, имманентно бытию индивида. Знать и быть для Швейцера - одно
и то же. В рамках такой логики теряет смысл столь часто обсуждаемый вопрос:
имеет ли та или иная этическая концепция обязующую силу для ее автора?
Должен ли Кант жить по Канту? Само допущение и реальная возможность того,
что философ-моралист в своей собственной жизни может обходиться без
проповедуемого им морального учения является несомненным свидетельством
ложности этого учения. Этика Швейцера - не для профессиональных
моралистов-циников, которые утешают себя тем, что орнитологи тоже не летают.
Перед Швейцером не стоит также традиционный, доставляющий, в частности,
особенно большие трудности советским этикам, вопрос о различии между этикой
и нравственностью (моралью). Этика в его понимании - это и есть
нравственность, притом единственно возможная. А все остальное не имеет права