"А.А.Гусейнов. Благоговение перед жизнью (Альберт Швейцер) " - читать интересную книгу автора

негодования против научно-технических достижений, многообразными другими
способами "нарушает" спокойный исследовательский процесс. Познание,
освободившее себя от необходимости заниматься моралью за отсутствием ее в
реальном мире, составляющем единственный его предмет, вынуждено тем не менее
вновь и вновь биться над этой квадратурой круга: как вписать в систему
знания то, что знанием не является, как охватить светом тьму? Проблема эта
приобретает особую драматичность у Швейцера, рационализм которого не знает
отступлений и компромиссов. Швейцер не приемлет решений, изгоняющих мораль
из пределов рациональности в область веры, эмоций. И тем более он не может
принять отрицания морали.
"Этика должна родиться из мистики" (с. 215). При этом мистику Швейцер
определяет как прорыв из земного в неземное, временного в вечное (вспомним
взятые эпиграфом к предыдущему разделу слова о том, что "этика может
оставить в покое пространство и время"). Мистика бывает наивной и
завершенной; наивная мистика достигает приобщения к неземному и вечному
путем мистерии, магического акта, завершенная - "путем умозрения" (с. 244).
Тем самым проблема возможности этики приобретает еще большую остроту, ибо
неземное и вечное не может быть выражено в языке, как остроумно и, в
общем-то, точно пишет Л. Витгенштейн: "Стремление всех, кто когда-либо
пытался писать и говорить об этике или религии, - вырваться за пределы
языка" 1. Язык способен охватить лишь земную и конечную реальность. Эту
неразрешимую проблему Альберт Швейцер решил с такой же простотой, с какой
Александр Македонский разрубил гордиев узел. Этика возможна не как знание, а
как действие, индивидуальный выбор, поведение.
1 Витгенштейн Л. Лекция об этике. - "Историко-философский ежегодник",
1985. М., 1989, с. 245.

"Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами" (с.
221). Это высказывание Швейцера нельзя рассматривать только в педагогическом
аспекте, как подчеркивание первостепенной роли личного примера в
нравственном воспитании. Гораздо более важно его теоретическое содержание.
Поскольку этика есть бытие, данное как воля к жизни, то и разворачиваться
она может в бытийной плоскости. Она совпадает с волей к жизни, которая
утверждает себя солидарно с любой другой волей к жизни. Этика существует как
этическое действие, соединяющее индивида со всеми другими живыми существами
и выводящее его в ту область неземного и вечного, которая закрыта для языка
и логически упорядоченного знания. Вчитаемся внимательно в необычные слова
Швейцера, смысл которых не умещается в предзаданные им масштабы, как если бы
великан натягивал на себя детскую распашонку: "Воля к жизни проявляется во
мне как воля к жизни, стремящаяся соединиться с другой волей к жизни. Этот
факт - мой свет в темноте. Я свободен от того незнания, в котором пребывает
мир. Я избавлен от мира. Благоговение перед жизнью наполнило меня таким
беспокойством, которого мир не знает. Я черпаю в нем блаженство, которое мне
не может дать мир. И когда в этом ином, чем мир, бытии некто другой и я
понимаем друг друга и охотно помогаем друг другу там, где одна воля мучила
бы другую, то это означает, что раздвоенность воли к жизни ликвидирована"
(с. 219-220). Только через волю к жизни, через деятельное возвышение и
утверждение жизни осуществляется "мистика этического единения с бытием" (с.
217).
Этика, как ее понимает Швейцер, и научное знание - разнородные явления: