"Георгий Гуревич. Записанное не пропадает" - читать интересную книгу автора

Никогда еще не было такой возможности у науки - изо дня в день наблюдать
старение. И Лада сама старалась помочь наблюдателям: вела почасовой дневник
своих ощущений:
"Читала час. Заболела голова. В первый раз в жизни болит голова от
чтения".
"Скучно читать про Венеру. Неотвязная мысль: "Я уже туда не поеду".
"Полнею. Прибавила полтора кило. Платья узки в талии. Все надо
переклеивать".
"Тяга к нарядам все равно не пропадает. Хочется быть одетой к лицу, и
никаких усилий не жалко. Интересно, где у меня в мозгу этот стойкий центр
портняжных интересов?"
Но не всегда Ладе удавалось быть иронично-спокойной, наблюдать себя со
стороны. Бывали дни, когда она теряла мужество, плакала перед беспощадно
откровенным зеркалом. Лежала часами, уткнувшись лицом в подушки, проклинала
свое самопожертвование. Потом вызывала Кима, выспрашивала, уверен ли он, что
жизнь и красота вернутся к ней, хорошо ли сохранилась ратозапись, не надо ли
ее дублировать.
И Ким в сотый раз терпеливо напоминал ей, что ратозапись повторялась
ежедневно, говорил обо всех удачных опытах с животными... о неудачных
умалчивал.
- А ты все еще любишь меня, Ким? - спрашивала Лада назойливо.- И такую
любишь, выцветшую?
- Конечно, люблю,-уверял Ким.-Всю жизнь буду любить.
Сам себе он с удивлением признавался, что кривит душой. Чувства его
изменились, сердце не поспевало за событиями. Когда-то он влюбился в смелую,
яркую, юную искательницу необыкновенного. Поблекшая вдова была совсем другим
человеком. Эту он уважал, жалел, был верным другом по долгу, без волнения.
Прежде в присутствии Лады он трепетал, горел, сердце вздрагивало от ее шагов.
Сейчас никакого трепета не было. Холодно, даже с оттенком раздражения он
признавался в любви... для утешения. Лгал, но понимал, что признание
необходимо Ладе, поддерживает ее, прибавляет бодрости.
Первый месяц Лада держала себя в руках: вела дневник лаборатории, изучала
ратозаписи, находила поврежденные участки мозга, дискутировала об их
назначении. После работы соблюдала режим, делала гимнастику, плавала в
бассейне. Но в конце октября она простудилась, слегла в постель, вынуждена
была оставить спорт и работу.
Во время болезни увядание перешло в старость. Гимнастику стало делать
трудно, гулять утомительно, голова болела от мелькания ратозаписей. Появились
боли в пояснице, в коленях, в затылке. Каждый день Лада сообщала длинный
перечень болей. И странное дело: исчезла точность в ее наблюдениях, стареющая
Лада стала мнительной. Какие-то боли не подтверждались ратозаписями,
оказывались воображаемыми. И лечиться Лада стала всерьез, радуясь облегчению.
Как будто забыла, что привила себе старость и никакие лекарства ей не
помогут..
Прошли ноябрь и декабрь. Во всех частях света белые, желтые, смуглые,
черные, бронзовые лица склонялись над кривыми, графиками, схемами мозга Лады.
А сама Лада, уже совсем седая, сгорбленная старушка, проводила время у решеток
отопления. Жила бесполезно. Ее уже не требовалось исследовать. Старость зашла
у нее дальше, чем у Гхора, далеко за пределы, доступные для лечения.
Она стала беспомощной, потому капризной и раздражительной, изводила