"Георгий Гуревич. Опрятность ума" - читать интересную книгу автора

чувствовала себя как на сцене, в фокусе взглядов, взволнованная,
напряженная, радостная. И от общего внимания становилась подтянутой, еще
живее, еще острее, еще красивее даже. Так было всю неделю, вплоть до финиша,
когда они выстроились над пристанью, сложив у ног опустевшие рюкзаки, сырые
от брызг, росы и пота. Борис отдал рапорт начальнику турбазы, подавальщица
пошла вдоль шеренги с подносом компота, и тут какая-то маленькая туристка
принесла Юле телеграмму, еще потребовала станцевать. Юля, подбоченясь,
притопнула три раза, отклеила присохшую ленточку и прочла: "Торопись. Можешь
опоздать..."
У ребят тоже было испорчено настроение из-за того, что Юля их покидала.
Все пошли провожать ее на рейсовый автобус за четыре километра. Все были
грустные. Все записали ее адрес, обещали навещать в Москве, и журналист
занял ей место в автобусе, историк сказал что-то возвышенно-латинское,
артист обещал пропуск в Художественный. А Муська расцеловала ее в обе щеки
раз десять...
Потом стояли и махали долго, пока автобус не выехал на лесную дорогу,
пыля и переваливаясь на ухабах. Еще некоторое время на прямом булыжном шоссе
и даже на станции возле кассы Юля еще была с ребятами если не мыслями, то
настроением. Как-то не сразу тревожная телеграмма вытеснила бодрость из ее
души. Но в поезде в перестуке колес она уже слышала только одно: "Торопись,
торопись, торопись..."
Пожалуй, нельзя так уж винить ее, что она не сразу перестроилась. Отец
был для нее чужим человеком. Он ушел из семьи, когда девочке было четыре
года, с тех пор Юля видела его раз или два в году. Свидания эти были всегда
натянуты и скучны. Отец неумело расспрашивал девочку об отметках и подругах,
она отвечала односложно, нехотя, не желая откровенничать с малознакомым,
"посторонним" отцом. Ни подарков, ни конфет отец не приносил никогда. Много
позже Юля узнала, что так они условились с мамой. Юлина мать не хотела,
чтобы отец превратился для девочки в праздничного деда-мороза, источник
удовольствий, в отличие от будничной мамы. И до свиданий, и после мать
неустанно твердила Юле, что папа избрал себе в жизни легкую долю, посиживает
себе в лаборатории, после пяти вечера свободен, гуляет сколько вздумается,
раз в месяц присылает денежки - вот и вся его забота. И когда в жизни
что-нибудь не ладилось, мама всегда говорила: "Если бы папа твой был
человеком, заботился бы о нас как муж и отец..." Даже когда отчимы обижали
маму (первый пьянствовал, второй был хитроват и скуп), она твердила,
всхлипывая: "Если бы твой папа был настоящим человеком..."
Так что Юля не была расположена к отцу, и ничего не изменило последнее
их свидание в Александровском саду под стенами Кремля.
Юля чувствовала себя на вершине славы тогда. Школу она окончила в
Новокузнецке, где жил и работал ее второй отчим; одна приехала в Москву,
сняла койку у какой-то старушки, зубрила, сидя на бульварных скамейках,
сдала экзамены на два балла выше проходного, была зачислена в студентки
педагогического и даже общежитие получила, добилась, хотя иногородних
принимали неохотно в этот институт. Сама, без поддержки, без помощи,
устроила свою жизнь... и лишь после этого получила записку от отца с
предложением встретиться. Он, видите ли, был в Сухуми в командировке, не
знал, что Юля в Москве, только что прочел мамино письмо.
Папа выглядел плохо, хотя и провел все лето в Сухуми. Постарел, щеки
ввалились, седая щетина торчала над висками, как свалявшиеся перья, под