"В. Гуреев. Калугадва" - читать интересную книгу автора

удобрения, пол погнил. Вообще-то малоприятная местность, какая-то безлюдная,
глухая и чрезмерно сырая. Теперь же, по бабкиному хотению - "Не пущу ирода в
дочкину комнату, пусть, как пес, в сарае ночует",- здесь должен был спать
отец - "Не пущу ирода в дочкину комнату, пусть, как пес, в сарае ночует, как
живет, так пусть и ночует - под забором!".
И уже после этого разжились низкими скрипучими козлами, когда гроб стащили с
грузовика, его поставили на эти низкие козлы, к земле расположив его тем
самым, но исходил снизу холод, и даже лом не втыкался в смерзшийся песок,
звенел, дудел, а еще разжились тюфяком, набитым соломой, дед приволок из
кладовки старое одеяло.
Женя открыл дверь - тут было как в комнате: вкусно пахло сытой затхлостью,
обои вздулись и трещали, когда протапливали печь, но ее никогда не топили
здесь по причине ее отсутствия, зеркало, задернутое сукном, а иначе и быть
не могло, ведь лампу с налетом извести и клея вывернули, полоска света с
улицы проехала по отошедшим от пола и загнувшимся плинтусам, выхватила стол,
обшитый картоном,- гвозди, скобы, проволока, висящее на ней чучело собаки,
шкаф, раньше стоявший в комнате матери, ящик, на котором лежали вещи отца.
Все столь знакомо...
За забором у Золотаревых, видно, проснулась собака, она загремела цепью в
очке покосившейся конуры, зевнула, прилегла на ступеньку, шевеля своими
острыми мохнатыми ушами.
Женя смотрел на отца.
Отец спал - он казался каким-то маленьким, укутанным, замерзшим. Женя
воображал себе, как его отец завернулся в старое одеяло, как подогнул ноги,
как сопел во сне, стонал, чесал заросшую щеку, как положил под голову
свернутую дедову шинель.
"Зачем ты приехал? Зачем? Отвечай!" Вдруг стало душно. Отец завертелся на
хрустящем тюфяке, Женя попятился к двери, наступив в темноте на банку из-под
солидола. Банка с грохотом помчалась по непригнанным доскам пола.
Сквозняк.
"Кто тут?" - закричал спросонья отец. Этот крик из трубы в окружении зубов,
в клоках желтой ваты в сравнении с погребальной урной или бетонной урной,
выкрашенной нитрой, продолжал вертеться, продолжал вопрошать в темноту,
ринулся, ринулся ведь по следам своих горячих слюней, сбегавших по узенькому
желобку. Прикусил язык. Он завыл от боли.
Женя догадался: отец, наверное, испугался, подумал, что его пришли убивать
среди ночи в чужом поселке, в сарае, где из щелей тянуло огородной дрянью
перекопанной на зиму земли.
"Кто здесь?! Кто здесь?!" - ходящий и невидимый, смотрящий и дышащий
кипятком. Женя захлопнул дверь, все погрузилось в темноту. Вот придет
дед-дедушка, похожий на Николая Угодника с бородой, и побалуется с
инструментом, с топориком, например.
Отец стал метаться, стал проситься, стал греметь полностию погребенным в
бочке, стал вопрошать, извиваясь и кривляясь отвратительно: "Кто ты? Кто ты?
Чего тебе от меня надо?"
- Дед, дедушка, а, дедушка! Не слышит, что ли? Приди сюда, завернувшись в
простыню, примись сноровисто орудовать ножовкой, посыпая приступку желтыми
опилками - "Вот сейчас несущие подрежем, а потом и само пойдет...".
- Открой дверь, слышь, открой! Кто тут?!
- Это же я, твой сын Женечка!