"Арсений Гулыга. Кант " - читать интересную книгу автора

необычным названием "Эстетика в орехе". Необычным было прежде всего само
слово "эстетика". Его ввел незадолго до этого Александр Баумгартен для
обозначения учения о красоте, которое для него было равнозначно теории
чувственного познания. Баумгартен, последователь Лейбница и Вольфа, считал
эстетическое, сферу чувств низшей ступенью познания. Гаман на первой же
странице своего эссе категорически утверждает противоположное - все
богатство человеческого познания состоит в чувственных образах, выше образа
ничего нет. Образ целостен, а "разрозненное - порочно".
"Великолепная максима, - говорил впоследствии по поводу этого афоризма
Гете, - но руководствоваться ею нелегко. К жизни и к искусству она,
конечно, применима, но при обращении к слову, не относящемуся к поэзии, вряд
ли пригодна, ибо слово должно освободиться, обособиться, чтобы что-нибудь
говорить и значить. Человек, желающий утверждать то или иное положение, в
тот миг волей-неволей односторонен; нельзя что-либо утверждать, не расчленив
и не разрознив". Кант мог бы сказать примерно то же самое. И все же критика
абстрактного мышления, вольфианского культа односторонней систематики не
могла не привлечь его внимания.
Вольфианцев Гаман обвиняет в схоластике, в отрыве от жизни, от природы.
"Ваша убийственно лживая философия убрала с своего пути природу... Вы хотите
господствовать над природой, между тем вы связываете себя по рукам и ногам".
Мнящие себя господами оказываются на самом деле рабами. Когда подобная
инвектива, обращенная уже не к одной из философских школ, а ко всей
современной цивилизации, придет с другого конца Европы, она не оставит Канта
равнодушным. Гаман подготовил Канта к принятию Руссо.
Руссоистом Кант не стал; из своих занятий географией он вынес слишком
хорошие знания о жизни отсталых народов, чтобы ее идеализировать. "Метод
Руссо - синтетический, и исходит он из естественного человека; мой метод --
аналитический, и исхожу я из человека цивилизованного... Естественным путем
мы не можем быть святыми... Аркадская пастушеская жизнь и излюбленная у нас
придворная жизнь - обе одинаково пошлы и неестественны. Ведь истинное
удовольствие не может иметь место там, где его превращают в занятие". Эти
выдержки из черновых набросков 60-х годов свидетельствуют о достаточно
критическом отношении Канта к своему любимцу.
Помимо Руссо, Кант впоследствии называл еще Давида Юма в качестве
мыслителя, который помог ему пробудиться от "догматического сна".
Энтузиаст-француз и скептик-англичанин, опять две противоположности
сливаются воедино в противоречивой натуре Канта. Руссо "исправил" Канта как
человека и моралиста, Юм повлиял на его теоретико-познавательные поиски,
толкнул к пересмотру метафизических догм.
В преддверии зимнего семестра 1762 года Кант, как и раньше, выпустил
брошюру - приглашение к лекциям. В предыдущих трактовались
естественнонаучные проблемы. На этот раз для рассмотрения был взят
философский сюжет. Брошюра называлась "Ложное мудрствование в четырех
фигурах силлогизма" и содержала первую, еще робкую, но многообещающую
попытку критики формальной логики, служившей опорой вольфианству. Кант
называет формальную логику "колоссом на глиняных ногах"; он не льстит себя
надеждой ниспровергнуть этот колосс, хотя и замахивается на него.
К логике Кант предъявляет требование проследить образование понятий.
Последние возникают из суждений А в чем заключается таинственная сила,
делающая возможными суждения? Ответ Канта - суждения возможны благодаря