"Андрей Гуляшки. Драгоценный камень (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

медицину. А в этой науке, как вам известно, нет ничего романтического, и
люди, которые ею занимаются, совершенно чужды всему тому, что мои коллеги с
филологического факультета называют "поэзией" души.
Я знаю, что некоторые из вас скажут: "Помилуйте, что вы говорите, ведь
ветеринары выдвинули из своей среды многих замечательных общественных и
культурных деятелей!" - и это верно, я признаю. И как же мне не признавать,
когда из каждого правила есть исключения! Но, уверяю вас, я в число
исключений не вхожу. Хоть я и писал когда-то стихотворения в прозе и не раз
и не два перечитывал "Страдания юного Вертера", в душе я остался сухим и
прозаическим человеком. Но вы не тревожьтесь: в этом рассказе я играю
второстепенную роль, а это значит, что я буду говорить о себе не больше, чем
о других героях.
Итак, в то время я был еще школьником, мне предстояли экзамены на
аттестат зрелости. Учился я в окружном центре, а летние каникулы проводил в
селе, где жили и работали родственники моего отца. Я гостил обычно у дяди,
веселого человека, превосходного виноградаря, заведующего кооперативным
погребом. Мой отец по характеру очень от него отличался. Молчаливый,
сдержанный, строгий, он улыбался раз или два в год, но злым он не был.
Держаться с людьми холодно и отчужденно его приучила, должно быть,
профессия - он служил по судебному ведомству, прокурором. По сердцу ли была
ему эта профессия, не знаю, но однажды вечером я слышал, как он жаловался
маме: "Какой я юрист, - говорил он. - Никакой! Муравью дорогу уступаю,
курицы в жизни не зарезал, а людей на смерть осуждаю, как будто я лучше их".
У него была своя страсть - он коллекционировал старинные монеты и изделия.
Свои юридические книги он свалил в чулан, а книжные шкафы, этажерки,
письменный стол - все уставил позеленевшими бронзовыми вазочками, кусочками
керамики и деревянными коробочками со старинными монетами, серебряными и
медными.
А дядя был совсем другим человеком. Никакие противоречия его не
тревожили, и он всегда выглядел веселым и бодрым.
С севера наше село было окружено грядами низких, пологих холмов,
волнами набегавшими на равнину, простиравшуюся насколько хватал глаз.
Плешивые холмы вдоль и поперек были пересечены глубокими оврагами. В них
скапливалась дождевая вода, и летом туда пригоняли на водопой гусей, свиней
и даже буйволов с кооперативного скотного двора. В полдень, когда жара
становилась особенно изнурительной, за каждую лужу, за каждое болотце велись
настоящие бои. Дальше, за холмами, лежал бесконечный цветной ковер, кое-где
слегка приподнятый и накрытый в мглистой дали пепельно-серым небосводом.
Там, где были виноградники, ковер переливался густой зеленью, а в зелени
маками алели черепичные крыши домов. Но преобладало среди красок золото -
тихое море пшеницы и подсолнухов золотилось до самого горизонта, ярко-желтое
у подножья холмов, янтарное в середине и цвета перезрелой айвы в затянутой
дымкой дали.
С запада и юга к селу подступали невысокие горные цепи, покрытые
вековыми дубовыми и буковыми лесами. Лес начинался у самой околицы и, хотя в
нем десятилетия работал топор браконьера, напоминал настоящие джунгли.
Ходить по лесу можно было только по узким тропинкам, устланным толстым слоем
сгнившей листвы, да и те местами заросли кустарником.
В тишине этого старого леса тихо текли воды кроткой речки, не широкой,
но и не слишком узкой. Чем ниже она спускалась к морю, тем спокойнее лилась