"Андрей Гуляшки. Драгоценный камень (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

между ровными берегами, прозрачная на солнечных полянах, черная - в тенистых
дебрях леса.
Рассказывали, что ночью в лесных ущельях человечьими голосами кричали
какие-то птицы и зловеще выли шакалы, что зимой там бродили волчьи стаи, а
ранней осенью в лесу появлялись крупные кабаны и добирались почти до самых
сел, чтобы полакомиться зрелыми початками еще не убранной кукурузы.
Я не заходил далеко в лес, но знал, что там водится всякая дичь; пальто
моей тетки было подбито заячьим мехом, ее кованый сундук покрыт волчьей
шкурой, а в большой комнате над комодом добродушно скалила зубы кабанья
голова.
Но все-таки вы имейте в виду, что, рассказывая вам об этом крае, я
описываю его таким, каким видел и воспринимал его восемнадцатилетний
парнишка - в то лето мне только что пошел девятнадцатый. Тогда, кто знает
почему, лес был как-то таинственнее и темнее, река глубже и полноводнее, а
виноград, сорванный с лозы, несравненно сочнее и слаще. Даже дом моего дяди
казался мне более высоким, а фруктовый сад за домом - таким прелестным, что
я не могу понять, я ли стал другим или все эти предметы, которые радовали
когда-то мой взгляд, были и тогда такими обыкновенными, маленькими,
серенькими, какими они представляются мне теперь.
Хотя я по характеру человек сухой и прозаический и всегда был чужд так
называемым "поэтическим" настроениям, в те годы я очень любил уходить к
вечеру на один из холмов за селом и ждать там заката и прихода ночи, пока
над моей головой не начинали проноситься летучие мыши, а на потемневшем небе
мерцать целые рои крупных золотых звезд. Я стоял, смотрел и ни о чем не
думал, а только радовался. Это была чудная, тихая радость. И я не знаю, чему
я радовался больше: золотому закату или стадам, возвращавшимся с пастбища;
далеким горам, фиолетовые громады которых вырисовывались в розовом вечернем
свете, или телегам, нагруженным снопами, протяжно поскрипывавшим на мягком
проселке, который извивался вдоль моего холма.
Я и мальчиком был таким же замкнутым и холодным. Встану рано-рано, как
только услышу, что тетка вышла на крыльцо и бросает курам зерно. Наколю
немного дров на колоде, растоплю печку. Потом сяду на низенькую трехногую
скамеечку, смотрю, как играет пламя, и жду, пока закипит молоко в
закопченном котелке.
Хороши были эти синеватые и прохладные утренние часы, наполненные
дыханием пробудившейся, но еще сонной жизни! Как благоухала герань у колодца
и как холодна и прозрачна бывала колодезная вода, налитая в медные ведра!
А тетка выкатит к очагу круглый столик и нальет в глубокую миску
горячего молока. Во дворе Шарко машет хвостом и дружелюбно на меня
поглядывает.
Но вот и дядя, в сандалиях на босу ногу, в штанах из домотканого сукна,
подпоясанных тонким ремешком, в накинутом на плечи стареньком сером пиджаке.
Он улыбается мне доброй, снисходительной улыбкой, потом берет с полки
пестрый эмалированный кувшинчик, наливает себе желтой ракии и выпивает ее
одним духом. Отламывает кусок хлеба, посыпает его солью и выскакивает во
двор.
А через несколько минут я вижу, как он на белой кобыле выезжает за
ворота, и осанка у него, как у генерала, принимающего торжественный парад.
И день начинался.
Я брал какую-нибудь книгу, забирался на чердак амбара, в клеть, где еще