"Андрей Гуляшки. Спящая красавица ("Приключения Аввакума Захова" #4) " - читать интересную книгу автора

востоку и глядело на лес. Сбоку начинался пустырь, подернутый туманом. Пол
был застлан плотным персидским ковром, вероятно, почтенного возраста - яркие
краски его сильно потускнели. Впрочем, новизной здесь не отличалось ничто -
ни книжный шкаф красного дерева, ни огромных размеров письменный стол, ни
кресла, обитые красной кожей. Но и обветшалых, непригодных вещей тут тоже не
было - один только хозяин дома с этим вылинявшим дамским шарфом на плечах
казался каким-то безнадежно вышедшим из строя.
- Ну, что скажете? - начал профессор, отодвинув от себя арифмометр. -
Чем могу быть полезен? Зачем пожаловали? Вы, как я понял по вашей
карточке, - археолог, а я - математик, хотя и в отставке, и наши координаты,
простите за математический образ, нигде не пересекаются. Комнат для сдачи у
меня нет, в археологии я ничего не смыслю, а характер у меня скверный. Его
изрядно испортили болезнь и старость.
- И одиночество, - слегка улыбнулся Аввакум.
На стене, над головой профессора, висел женский портрет, написанный
маслом. Это была зрелая, хорошо сохранившаяся женщина: ее полные плечи
прикрывали кружева. Женщина ушла отсюда безвозвратно, навеки. Это
сказывалось во всем - в отсутствии каких бы то ни было безделушек, создающих
домашний уют, и в мрачной, гнетущей тишине, от которой дом казался
опустевшим роскошным отелем. Аввакуму, как никому другому, был понятен язык
этой тишины.
- Да, и одиночество, если угодно, - согласился профессор. Он помолчал,
теперь уже с некоторым любопытством посматривая на гостя. - Человек
становится брюзгливым, - продолжал он, - либо от одиночества, либо оттого,
что он лишен одиночества. В свое время последнее обстоятельство и сделало
меня брюзгой. Тогда я чувствовал себя глубоко несчастным. Жена моя была
человеком общительным, веселым, собирала у себя подруг, знакомых, здесь
вечно гремел граммофон, устраивались танцы - сущий сумасшедший дом. Все это
меня бесило, и мне казалось - я говорю вполне серьезно, - что я самый
несчастный человек на свете. Я вечно злился, ходил с кислым видом, стал
раздражительным. Любая мелочь приводила меня в ярость, я поднимал шум из-за
пустяков, срывал зло на студентах - на двойки не скупился, - в общем вы
понимаете?
- Вполне, - сочувственно улыбнулся Аввакум, хотя и считал, что
профессор не прав - ведь шум, пусть он даже бессмысленный и не в меру
громкий, все же лучше, чем мертвая тишина.
- Ничего вы не понимаете, - вздохнул профессор. - С одиночеством вы
знакомы, так сказать, теоретически, поскольку вы еще сравнительно молоды. А
на практике что вы пережили? Прочли кое-какие книги. Но жизнь лучше всего
познается на опыте. Когда от меня ушла жена - в сущности это была
легкомысленная дура - и сошлась с каким-то музыкантом, вы не поверите, я
чуть не ржал от восторга - таким счастливым я себя почувствовал. В ту пору я
наставил своим студентам невообразимое количество пятерок, хотя они,
конечно, их не заслуживали. Я ставил им "отлично", потому что у меня было
легко на душе, мне было весело. Мне было тогда сорок пять лет. Я вышвырнул
вон граммофон вместе с пластинками, зеркала, духи, выбросил цветы, картины
со всякими там натюрмортами, мебель с золотистой обивкой, подушечки с
оборками, гобелены - словом, все, что напоминало о праздной суете, о
легкомысленной жизни. Вокруг меня стало тихо, спокойно и как-то уютно. Я
весь отдался работе - составлял учебники, писал книги, вел переписку с