"Георгий Дмитриевич Гулиа. Жизнь и смерть Михаила Лермонтова " - читать интересную книгу автора

устоявшимся нормам, канонам; тому были свои причины, глубоко
проанализированные советским египтологом М. Матье в ее фундаментальном труде
"Искусство Древнего Египта". В период царствования Эхнатона каноны эти
подверглись решительной ломке: в искусстве усиливается индивидуальное
начало, проявляется стремление следовать натуре, правде жизни, в
письменность проникает разговорный язык. Это привело к замечательному
расцвету художественного творчества, нашедшему свое выражение, в частности,
в таких шедеврах, как знаменитый скульптурный портрет Нефертити, жены
Эхнатона, и поразительные по экспрессии и достоверности изображения самого
фараона.
Эта сторона реформаторской деятельности Эхнатона привлекает пристальное
внимание Г. Гулиа. Многие страницы его романа посвящены описанию мастерских
знаменитого ваятеля Джехутимеса и его помощников, спорам и раздумьям об
искусстве. Писателю удается передать атмосферу смелой ломки устаревших
традиций, дерзкого поиска, осознания безграничных возможностей искусства:
"...нет силы, кроме силы ваятеля, которая в состоянии изваять нечто
прекрасное". Велика власть царей, но камень оживает лишь под ударами молотка
мастера.
Может быть, Г. Гулиа тем самым невольно ставит художника как бы над
эпохой, обществом, политической борьбой? Нет, писатель верен исторической
правде. Не только "плюгавенький" Вакерра, чей сомнительный поэтический дар
цинично использует в своих низменных целях Сулла, но даже такие олимпийцы,
как Джехутимес и Фидий, так или иначе испытывают на себе влияние
общественного климата, оказываются втянутыми в водоворот политических
страстей.
А Омар Хайям - разве он в беседе с главным визирем не говорит о
необходимости для правителя обратить свой взор "на тех, кто копошится в
земле от зари до зари", не призывает сделать все, чтобы из жизни были
исключены нужда, голод и насилие? И разве для Лермонтова не становится
подлинно звездным часом появление стихотворения "Смерть поэта" - этой
поэтической и, по существу, политической прокламации?
Особенно бурно кипят политические страсти в исторической трилогии Г.
Гулиа - "Фараон Эхнатон", "Человек из Афин" и "Сулла". Об этом стоит сказать
чуть подробнее.
... Почему Геродот, признанный "отец истории", один из
добросовестнейших и достовернейших античных авторов, так искренне
увлекавшийся Египтом и - по тогдашним меркам - отлично знавший его прошлое и
настоящее, почему он даже не упоминает нигде об Эхнатоне? Одной только
давностью лет это вряд ли можно объяснить. Ведь обнаруживаем же мы в
"Евтерпе", второй книге геродотовской "Истории", имена фараонов куда более
древних династий, вплоть до Хеопса. Нет, дело здесь в другом, и, видимо,
прежде всего в фигуре самого Эхнатона.
Известный французский египтолог Гастон Масперо как-то заметил, что
"памятники некогда поведают нам о делах Хеопса, Рамсеса, Тутмоса, от
Геродота же мы узнаем то, что говорили о них на улицах главного города".
Об Эхнатоне "на улицах главного города", то есть в той среде, откуда
главным образом черпал информацию Геродот, а среда эта была в значительной
мере жреческой, - об Эхнатоне предпочитали не говорить. О нем следовало
забыть. Царь-бунтарь, царь-еретик, дерзнувший посягнуть на власть древнего
бога Амона, на традиции предков, на извечные привилегии лучших людей