"Георгий Дмитриевич Гулиа. Жизнь и смерть Михаила Лермонтова " - читать интересную книгу автора

Мережковского последним прибежищем, соломинкой в разбушевавшемся море
истории, когда "все падает, рушится, земля уходит из-под ног". "Вот отчего я
бегу в древность. Там твердыни вечные; чем древнее, тем незыблемей..."
Георгий Гулиа менее всего похож на человека, едущего спиной вперед.
Писатель остросовременный по складу своего дарования, чуткий не только к
проблемам, но и к ритмам, краскам, интонациям дня сегодняшнего, он остается
самим собой и в исторических своих книгах.
В "Сказании об Омаре Хайяме" это находит свое наглядное выражение в
откровенно журналистском приеме; повествование об одном месяце из жизни
великого поэта и ученого средневекового Востока разворачивается как бы в
обрамлении путевых зарисовок, корреспондентских наблюдений и комментариев,
авторских размышлений о времени, о причудливом переплетении старого и
нового, о тайне неиссякаемой жизнеспособности истинной поэзии...
"Жизнь и смерть Михаила Лермонтова" прослоена такими комментариями от
начала и до конца. Даты и факты, письма, свидетельства очевидцев и
современников, оценки потомков, мнения ученых - все это сплавлено воедино,
обрело смысл и цельность лишь благодаря живому голосу автора, его
ненавязчивому, но постоянному "присутствию". Хроника цементируется активной
авторской мыслью.
Впрочем, и другие исторические романы Г. Гулиа, выдержанные в более
объективной манере, не оставляют у читателя сомнений: это написано нашим
современником, человеком двадцатого столетия.
Говоря так, я имею в виду, разумеется, не ту неуклюжую модернизацию
прошлого, когда, по замечанию Пушкина, писатель перебирается в минувшую
эпоху "с тяжелым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных
впечатлений". Для Г. Гулиа это не характерно, хотя некоторые авторитетные
рецензенты все же отмечали - и, надо признать, не совсем без оснований - в
языке его романов следы известной модернизации; придирчивый читатель
обнаружит такие следы и в предлагаемой книге.
Вообще же современность Г. Гулиа в ином: в выборе темы и отборе
исторических фактов, в отношении к ним, в умудренном вековым опытом и
сегодняшним знанием взгляде на историю и умении постигать ее уроки. Недаром
в своей книге об отце он приводит такие слова Дмитрия Гулиа: "История
мертва. И если писатель оживляет ее, то только ради волнующих вопросов
современности". Приводит как и свое собственное творческое кредо.
Георгия Гулиа - исторического романиста - отличает поразительная широта
диапазона, огромный временной размах, когда счет идет на века и тысячелетия.
Восточное средневековье ("Сказание об Омаре Хайяме") - и Древний Египет
("Фараон Эхнатон"); николаевская Россия ("Жизнь и смерть Михаила
Лермонтова") - и Рим эпохи гражданских войн ("Сулла"); Афинское государство
во времена Перикла ("Человек из Афин") - и Абхазия XIX века ("Черные гости",
"Водоворот"), Норвегия времен викингов ("Сага о Кари, сыне Гуннара")...
Что может объединять эти книги, повествующие о столь различных эпохах и
странах, о жизни и деяниях столь непохожих друг на друга исторических
персонажей?
Тщетно было бы искать здесь сугубо формальные признаки единства - их
нет. Зато есть связи иного порядка. Монтаж - вот слово, которое, пожалуй,
подходит в данном случае более всего. Подобно тому, как в кинематографе
новое качество возникает нередко "на стыке" отдельных, на первый взгляд
разрозненных кусков, зависит от их соотношения, сопоставления (об этом