"Георгий Дмитриевич Гулиа. Человек из Афин (Историческая трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

это самое обстоятельство, которое понятно даже слепому котенку?
- Не знаю, - чистосердечно ответил раб.
- Нет, я хвалю тебя за твои слова. Мне только хочется знать: почему ты
решил поправить меня?
- Я думаю так, - сказал раб, - человек есть человек. Какое имеет
значение его возраст?
- Большое, - сказал Перикл.
- Это не очень ясно.
- Я постараюсь объяснить, Евангел. - Хозяин переменил позу, опершись
правой рукой о колено и слегка привстав на ложе, на котором возлежал. -
Человек словно дерево: он вначале гибок, строен, но слабоват. Потом он
мужает. Крона его ширится - она становится точно шатер. Словом, делается
могучим. Зрелый человек видит больше и дальше. Однако у него все, или почти
все, позади, в то время как человека молодого ждет впереди большая, бурная
жизнь. И я бы сказал так: будущее принадлежит только молодым, сколько бы мы,
старики, ни гнали от себя подобную мысль. Поэтому согласись, Евангел, что
мне не безразлично, кто как смотрит на меня и кто как меня проклинает.
Старость, Евангел, эгоистична. И это в порядке вещей. Человек, отдавший
жизнь семье и обществу, верно послуживший Афинам, неизбежно ждет подобающих
почестей, ему необходима оценка его деятельности. И знаки этой оценки. Без
них ничего не стоят слова. Говорю ли я понятно, Евангел?
- Да, господин, - ответил раб.
- Есть ли что-либо странное в моих суждениях?
- Я этого не сказал бы.
Перикл говорил очень серьезно. Взвешивая слова. Точно выступал в
народном собрании, где голос его раздавался в течение сорока лет. Да, он
имел право на любое собственное суждение. Он мог говорить и от своего имени
и от имени народа, который недавно отвергнул его. Через сорок лет, сорок лет
слушая его и слушаясь его! Перикл говорил со своим рабом так, будто пытался
в чем-то оправдаться перед ним. Он ничего не уступит в споре, даже с
Евангелом. А если и уступил бы сознательно, из-за низкого происхождения
своего оппонента, - значит, проявил бы презрение к человеку. А это
равносильно самооскорблению. И это совершенно исключено для Перикла.
Евангел понимал его. Он знал его характер. Поэтому и сам ни в чем не
желал уступать в споре. И никогда не покривил бы душой из-за того, что
говорит со своим господином. Уж так был воспитан в этом доме!
Евангел присел на корточки перед ложем.
- Смотри, - сказал он господину, - их было восемь... Нет, пожалуй,
девять. Это будет точнее. - Раб загнул один палец. - Итак, их было ровно
девять. Я - десятый. Трое или четверо - люди молодые. Остальные - в моем
возрасте. Все они держались одного мнения. Я не могу сказать: одни - ругали,
а другие - возражали им, не соглашались с ними. Они не ведали, кто я. Я был
для них вроде рыночного торговца. Им было все равно, что я думаю.
- Кто же все-таки более всех старался? Молодые?
- Я бы этого не сказал.
- Пожилые?
- Скорее всего да.
- И они разговаривали громко?
- Я не сказал бы, что те, которых мне довелось слушать на агоре',
отличались особенным воспитанием. Я подумал, что это беотийцы. Просто дурни