"Тонино Гуэрра. Дождь над всемирным потопом" - читать интересную книгу автора

выползают из-под камней по ночам. Значит, отомстил за съеденные лепестки. В
утешение говорю, что во всем виноваты ботинки - не я. Отыскал на небе
Большую Медведицу. Вчера один ученый сказал, что обычно лепестками роз
питаются мелкие букашки с черным хитиновым панцирем.
В Париже, в компании африканцев, случайно увидел бывшую невесту сына.
Двадцать лет с нашей первой встречи - в то утро в ее волосах вилась лента,
она казалась мне мотыльком, залетевшим на праздничный пир.
Четверг 23 - Образом мыслей более всего я обязан небольшому дворику,
обустроенному художником Федерико Морони, которому в то время вряд ли было
больше двадцати. Крошечное пространство с трех сторон было замкнуто старыми
стенами. С четвертой - сетка. За - ней Кампо Мелотти. Дворик утопал в
узорчатой тени мускатного винограда и растущей посередине огромной
смоковницы. В углу, под позеленевшей от времени черепицей, притаился
курятник. Под дверцей была устроена лесенка. Спустившись по ступеням, куры
принимались разгребать лапами влажную землю. Федерико ходил по дорожкам --
расставлял седые валуны и осколки красного кирпича вдоль зарослей мяты и
розмарина. Художник особенно любил показывать мне дворик в грибной дождь.
Капли скользят по широким листьям смоковницы. Куры забиваются вместе с нами
под навес. Мы смотрим друг на друга. Каким образом Морони попал в плен к
этим восточным напевам? Большие винные ягоды созревают к середине лета.
Шлепаются оземь. Курицы взапуски бегут клевать их. Сегодня мне не достает
тех дней и его рассказов о Монтетиффи. Из-за снежных завалов он, тогда
молодой учитель, проводил там по несколько месяцев. Теперь я редко встречаю
Морони. Неуверенной походкой бредет он по Сант-Арканджело. Болтаются в
пакетике мелкие покупки. Безмерна моя благодарность художнику, чьим трудом
были освоены неизведанные пути. В наследство он завещал этот свой дар. Быть
может, именно благодаря его урокам теперь я все чаще бываю в заброшенном
городишке - Трамареккья. Здесь тот же воздух, какой был в нашем дворике --
за домом. В Трамареккье запустение, замшелые стены, дома без кровли. Внутри
завалы битой черепицы и штукатурки. Безжизненный город, все равно что
умолкшая флейта. В прежнее время городской шум и голоса усиливались
созвучием улиц, переулков и площадей. Сегодня они безмолвны. Даже птичий
гомон увязает в зарослях диких трав. Из зарослей не доносится ни малейшего
отзвука. Любой звук ложится на землю, как стреляная гильза к ногам охотника.
Однако в этих заброшенных мирках еще сохранились некоторые звуки, от которых
пытается окончательно избавиться современная цивилизация. Можно услышать,
например, поскрипывание кукурузных листьев в матрасе. Достаточно
перевернуться с боку на бок во сне. Но синтетический комфорт проник даже в
самые глухие деревушки. Никто не набивает теперь матрасов кукурузными
листьями. Они годятся разве что в костер. Больше не на слуху шуршание сухой
листвы. Вновь услышал его, когда из чулана вытащил свой старый тюфяк.
Просушил на солнце. Листья раздышались и наполнились воздухом. Прилег
полежать. В памяти ожили снегопады под характерный шелест в детской постели.
В Трамареккье, заброшенном городе, и нашли приют звуки нищей крестьянской
жизни. В его тишине хранятся осколки созвучий. Они в плену замкнутого
пространства - непроницаемых полостей, куда не поступает воздух. Они
забились в трещины стен. Запечатаны паутиной и закупорены свалявшейся пылью.
В этих тайниках отсутствуют даже мельчайшие поры. Однажды в сумерки я
спустил диктофон внутрь пещеры. Вход в нее был завален щебенкой. В пещере до
1940 года обитал отшельник. Святой старец твердо верил, что размашистый и