"Андрей Тереньтьевич Губин.?Молоко волчицы " - читать интересную книгу автора

поредела, пустив новые ростки. Моисей жил с бабкой, считался еще при силе
и продолжал хозяиновать.
Спуск кончился. Тормоза убрали. Колеса тонули в пыли степной дороги.
Дремалось на вздрагивающем двухвостом возу, стянутом посередке цепью и
укрутками. Сзади Федора тихо сидела дочь, пятнадцатилетняя Маруська,
уставшая в лесу до ломоты в теле. За возом трусил кобель.
Днем в золотых и сизых балках казаки валили топорами дубы, орешник,
бучину. Перекуривать некогда. Пока стянешь с горы беремя, только и успеешь
припасть на миг ртом к ледяному роднику, и опять вверх, на кручу. Обед
скорый, без разносолов: сало с хлебом или тюря - в чашку набирают воды,
крошат туда сухарей, луку, брызгают десяток золотистых монеток постного
масла, солят и хлебают щербатыми ложками. Кавказ замирился давно, но
случалось, в горах пошаливали стремительные, укутанные в башлыки
всадники - пропадали охотники, дровосеки, скотина. Нет места для засад
лучше гор: курганы, поросшие дубняком и кислицей-облепихой, узкие, темные
ущелья, нависшие скалы - глухие волчьи и звездные владения. Станичники
приезжали сюда с оружием, не в одиночку, спешно рубили лес и торопились в
станицу засветло, крестились на каменные придорожные кресты - памятники
зарезанным почтальонам.
Проехали шумную Каменушку, напоив коней и быков. Показались беленые
казачьи мазанки. Кони и быки прибавили шагу - к кормушкам и кускам
соли-лизунца. Наконец Моисей свернул в проулок.
- Кум, дай курну, аж ухи опухли! - просит Федор у поравнявшегося с
ним казака. На лету поймал окурок в ладонь, жадно затянулся, пряча огонек
в рукав. Маруська, подражая матери, деланно закашлялась.
Скрипящие возы разъезжались. Во дворах распахивались плетеные ворота.
Казачки суетились у костров. На треногих таганках кипели котлы с кулешом,
на сковородках вздувались румяными нарывами пышки. Федор слез с воза,
размял ноги, бросил кнут семилетнему Федьке. Маруська торопливо
ополоснулась у колодезя, схватила краюху хлеба и горсть чернослива из
ведра, побежала на улицу, откуда неслась голосистая девичья песня.
- У, семидерга пройдисветная! - буркнул вслед дочери Федор и спросил
жену, ловкую полнотелую Настю: - Учился изверг?
- Убей ты его, окаянного! - заголосила Настя. - Сама, как велел ты,
довела до школы, прихожу с базара, а он, демон, рябого бычка пасет на
музге.
Черный, как жук, Федька волчком кружился около припотевших коней,
словно речь шла не о нем. Кони понятливо склоняли головы, чтобы малец мог
снять хомуты.
- Вот нечистый дух! - восхитился Федор, вволю затягиваясь. - Скотину
любит - хозяином будет. Нас, слава богу, не учили. Посадил меня батя в
пять лет быкам на ярмо - погоняй! - и вся наука, а хлеб едим просеянный.
Что толку с нашего ученого Сашки? Выкаблучивается, как свинья на бечевке.
Обрушив с телеги дрова, Федор прошел в баню - огневела она топкой в
углу база. Поклонился сидящим с узелками соседям - ждали, когда напарится
хозяин, первый пар ему. Постороннему могло показаться, что в бане с Федора
сдирали кожу, так вскрикивал он под веником. После пара сел потеть на
пенек, поминутно отираясь суровым рушником. Рядом, на перевернутом котле,
потеет тесть, высокий, прямой дед Иван Тристан. Деду больше ста лет, но он
с удовольствием слушает, как визжат в бане бабы-вертихвостки. Наконец