"Андрей Тереньтьевич Губин.?Молоко волчицы " - читать интересную книгу автора

Стамбуле детей оставили.


В туманной пелене грядой дремали горы-лакколиты, до каменных краев
налиты нарзаном, богатырь-водой. Где ствол березы белой ник и никли кудри
ив плакучих, пробился головой родник и зажурчал струей шипучей.
Текут года. Звенит в тиши ручей забывчивей и глуше. И разрастались
камыши у поймы узенькой Кислуши. И кони, серый да гнедой, не смущены и
зверьим лаем, брели сюда на водопой, как будто слаще тут вода им. За
ними - люди. Как вино, играет, пенится соленый родник, пробившийся давно в
скале от времени зеленой. Орлам и львам тут царство культа - их налепили
тут везде. А тем коням доселе скульптор - на отдаленнейшей звезде.
И снова протекут года, пока узнают: не болото - а с серебром бежит
вода, и закипит тогда работа. Узнают бабы, маету - от родников Горячих,
Кислых они носили воду ту на ясеневых коромыслах. Ее в бутылки наливали с
изображеньем царских птиц, и за границу отправляли, и в ресторации столиц.
И повалили господа, с кинжалом выставляя руку, зане целебная вода
лечила их мигрень и скуку.
Лечился тут один поэт, чеканя строки на булате...
Молчит дуэльный пистолет в его казачьей белой хате.
Кружились листьями года. Росли в Предгорье города. Но прежде только
вепря треск, медянки блеск да птичьи хоры. Безбрежно волновался лес, и
спали молодые горы.
В громаде каменной брони навстречь ветрам, что с юга дули, как
мастодонты, шли они на водопой и здесь уснули. Пророс кочевника скелет.
Внизу желто от ярких примул. Цветут шафран и бересклет. Вот тур в полете
тело ринул, Звенит капель. И весь апрель зарянки флейтовая трель.


СТАРИННАЯ НОЧЬ

Ночь была светлая, месячная, старинная казачья ночь. Над темными
горами плыло казачье солнышко. Далеко внизу мерцали убого и сиро огоньки
станицы. Скупо серебренной казацкой шашкой поблескивала, изогнувшись в
долине, река - шум ее сюда не долетал. Могучие снежные горы спали,
обнявшись с небом.
По узкой дороге чуть не отвесной крутизны медленно сползали стога
сена и хвороста - ни коней, ни телег под грузом не видно. Кони садились на
круп, как в цирке. Пахло потной сбруей, горячим дегтем, колесной мазью и
паленым железом - из-под скользящих ошинованных железом колес, намертво
схваченных коваными башмаками тормозов на цепях, летело кремнистое
зеленоватое пламя жгутами искр.
Этот огонь злил Федора Синенкина, правившего третьим возом. Ему до
смерти хотелось курить, но сзади на арбе, запряженной пряморогими
татарскими быками, ехал его отец, дедушка Моисей. Он-то курил бесперечь, и
порой ветерок наносил на Федьку, как звал его отец, пахучий дымок
турецкого самосада.
Хотя  Ф е д ь к е  было за сорок, седела широкая борода и его сын
служил государю, он не курил при отце, при старших. По заветам старой
веры - а Синенкины старообрядцы - курить запрещалось, как и винопийство и