"Эндрю Круми. Мистер Ми " - читать интересную книгу автора

себе в рот.
Нечто в этом роде испытывал и я; отвратительная история, рассказанная
Руссо, напоминает мне один случай с Луизой. Наши семинары к тому времени
превратились в беседы с ней один на один у меня в кабинете. И вот однажды,
когда Луиза вошла в кабинет, я сразу понял, что у нее менструация: от нее
исходил тяжелый, густой запах, который ни с чем нельзя было спутать. Этот
запах, настолько же очевидный, как новая шляпка, создал у меня ощущение чуть
ли не физического контакта между нами; а я до тех пор даже ни разу не
коснулся под столом ее ботинка - и это после многих месяцев влюбленности.
Впоследствии я устроил так, чтобы встречаться с Луизой несколько раз в
течение четвертой недели, и установил, что менструации у нее приходят через
двадцать девять дней. Это позволило мне планировать наши встречи, перенося
их под предлогами несуществующих лекций или встреч с четверга на другие дни
недели, - и все для того, чтобы вдыхать этот волнующий запах.
Однако я забегаю вперед. Врачу, который высказал беззаботное
предположение, будто я вставлю эпизод с колоноскопией в свой новый роман
(хотя пока что единственная изданная мной книга - исследование периода жизни
Руссо в Монморанси и постигшей его к концу этого периода душевной болезни),
может прийти в голову забавная мысль, что мои кровотечения являются чем-то
вроде истерической менструации, хотя, возможно, было бы правильнее
определить это явление как "тестикулярную" менструацию. Что касается
остальных моих читателей, буде таковые найдутся, я могу только предположить,
что моя откровенность покажется им столь же отвратительной, как и признание
Жан-Жака Руссо.
- Можно идти? - спросил я, натянув брюки. Должен признаться, что во
время вторжения доктора в мой организм я все время думал о Луизе. Рука
сестры превратилась в руку моей студентки, и это помогло мне сохранять
некоторое подобие спокойствия во время процедуры, хотя в то же время она
напоминала мне об отчаянии, о безысходном одиночестве, которые привели меня
в этот кабинет. Дружелюбный врач - он теперь знал мою толстую кишку лучше,
чем я знаю собственный садик, - объяснял, почему могут понадобиться новые
анализы, хотя даже тогда мне было очевидно, что они ничего не дадут. Рано
или поздно останется лишь одно неиспробованное средство - операция.
Когда я пришел домой, Эллен обняла меня и сказала, что я, очевидно, не
так серьезно болен, чтобы стоило из-за этого беспокоиться. Но я все равно
беспокоился и все больше думал о человеке, которого зовут "Я", но который не
всегда является мною. Мне представлялось, что вся моя жизнь сфокусирована
через линзу, выточенную из болезни, мрачных мыслей и любовных грез. Даже о
своих любимых писателях я думал только в плане их болезней: у Монтеня были
камни в желчном пузыре, у Руссо - болезнь почек, у Флобера - эпилепсия, у
Пруста - астма. Не говоря уже о Паскале, который умер от рака в тридцать
девять лет, умер в невообразимых мучениях, потому что тогда еще не было
эффективных обезболивающих средств.
Врачам хорошо известно, с каким трудом пациенты приступают к описанию
своих недугов. Поначалу в ход идут заранее подготовленные и отрепетированные
слова. Поздоровавшись, пациент рассказывает о болях в животе или
затрудненном дыхании в четко отшлифованных фразах. Врачи к этому привыкли,
так же как искушенный читатель привык к нарочитой гладкости, характерной для
начала книги: желая произвести хорошее впечатление, автор черпает слова из
сокровищницы, где он их хранил в обточенном и доведенном до совершенства