"Эндрю Круми. Мистер Ми " - читать интересную книгу автора

и безмятежным влюбленностям, знакомство с Прустом представлялось мне самой
прекрасной мечтой на свете, настолько заманчивой, что я был согласен даже на
встречу с ним на небесах. Теперь, когда я лучше понимаю смысл высказывания
Пруста, мои чувства несколько изменились; однако этого человека, "которого
зовут "Я", но который не всегда является мною", порой можно найти в любом из
нас, и он гораздо значительнее автора "В поисках утраченного времени"
(единственный и незаконченный роман Пруста, о котором он и говорит в
вышеприведенной цитате). В ближайшие недели он будет занимать много места в
моих мыслях.
- Какие вы пишете книги? - спросил врач.
Если он сейчас читает эти слова, я могу по крайней мере сказать: "Вот
такие же". Я почувствовал прикосновение чего-то холодного и мокрого к своим
ягодицам, и врач предупредил: "Я сейчас введу трубку". Наверняка я не
единственный человек, который хотел бы знать, что чувствует пассивный
гомосексуалист (хотя Пруст, несомненно, это знал).
- Детективы? Триллеры? - Трубка была, однако, не толще пальца и вошла в
меня с ужасающей легкостью. Вскоре я ощутил ее глубоко внутри себя. - Вот и
все. Расслабьтесь.
Медсестра слегка сжимала мою оголенную руку повыше локтя - возможно,
просто для того, чтобы не дать мне дернуться, но этот физический контакт
вдруг приобрел для меня огромное значение и оказывал удивительное
успокаивающее действие. Казалось, что все мои страхи и волнения
сфокусировались, подобно лучам отдаленной звезды, на этом небольшом участке
кожи, на который она нажимала с такой умелой нежностью. И я осознал, что за
последнее время совсем забыл сладостное ощущение прикосновения.
В аппарате, стоявшем позади меня, что-то пищало и жужжало, а врач время
от времени бросал сестре лаконичные фразы. Тем не менее он продолжал
допытываться, какие книги я пишу, словно, сосредоточившись на посылаемых
аппаратом сообщениях, забыл, что уже сделал все рекомендуемое для того,
чтобы "подготовить пациента". Если мои занятия сколько-то и интересовали
врача, углубившегося в мою толстую кишку, то лишь в той мере, в какой они
способствовали расслаблению моих мышц в то время, как он бродил по коридорам
организма, представавшим его взору на экране, который я не мог и не хотел
видеть, словно банальные объявления о продаже квартир в местной газете.
Я мог бы рассказать ему о своих академических трудах, о своих
исследованиях, о конференциях, на которых я присутствовал, вроде недавней
конференции в Праге, где я обсуждал Руссо со своим другом Дональдом
Макинтайром. Но эти занятия не давали мне права называться писателем. Назвав
себя писателем искусному картографу моего кишечника, я имел в виду свой
роман, нечто вроде хобби, которое, как я надеялся, даст мне передышку от
более серьезных занятий.
- Исторические романы, - сказал я.
- В самом деле? - вежливо спросил он в ту самую минуту, когда
оптоволоконный питон в процессе исследований ткнулся в очередной изгиб моего
кишечника. - А на современные темы никогда не думали писать?
Я не хотел вдаваться в этот вопрос, не желая, чтобы врач отвлекался от
своего занятия.
- Думал, - сказал я, сосредоточив всю любовь к своему телу и весь страх
за него на маленьком участке кожи, на котором рука сестры по-прежнему лежала
как благословение.