"Василий Гроссман. Старый учитель" - читать интересную книгу автора

костер в тумане светит". В речи его появились немецкие словечки. Он говорил:
"Когда я иду в нах гауз или на шпацир, прошу ко мне не обращаться с
просьбами". Яшка Михайлюк дома бывал редко, большей частью он ездил по
району, ловил партизан. Приезжал Яшка обычно с крестьянской подводой,
привозил с собой сало, самогон, яйца.
Мать, безумно любившая его, готовила богатые ужины. Однажды на такой
ужин пришел унтер-офицер из гестапо, и старуха Михайлюк с укором сказала
Даше Вороненко:
- Не угадала ты, дура, видишь, какие люди к нам ходить стали, а ты
живешь со своим одноногим в жидовской комнате.
Она никак не могла простить красавице Даше, что та в тридцать шестом
году отказала ее сыну и пошла замуж за Вороненко.
Яшка насмешливо и загадочно сказал:
- Скоро тебе просторно жить станет. Бывал я в городах, где очищено все
сплошь... до последнего корешка.
Даша рассказала об этих словах дома. Старуха Вайсман начала причитать
над внучкой.
- Даша, - сказала она, - я вам оставлю свое обручальное кольцо, а
потом с нашего огорода пудов пятнадцать картошки можно будет снять, тыкву и
бурак. Девочка прокормится кое-как до весны. У меня есть еще отрез сукна на
дамское пальто, можно будет его выменять на хлеб. Она ведь совсем мало ест,
у нее плохой аппетит.
- Прокормим как-нибудь, - ответила Даша, - а вырастет, мы ее выдадим
замуж за нашего Виталия.
В этот день пришел к учителю доктор Вайнтрауб. Он протянул учителю
маленькую бутылочку, закрытую притертой стеклянной пробкой.
- Концентрированный раствор, - сказал он, - мои взгляды изменились,
в последние дни я начал считать это вещество необходимым и полезным
медикаментом.
Учитель медленно покачал головой.
- Благодарю вас, - грустно произнес он, - но мои взгляды тоже
изменились за последнее время, я решил отказаться от этого лекарства.
- Почему? - удивленно сказал Вайнтрауб. - С меня хватит. Вы были
правы, а не я. По центральным улицам ходить мне нельзя, жене моей запрещено
ходить на базар под страхом расстрела, мы все носим эту повязку. Когда я
выхожу с ней на улицу, у меня на руке словно тяжелый обруч из раскаленной
стали. Так жить нельзя, вы совершенно правы. И даже каторги в Германии мы,
оказывается, недостойны. Вы слышали, как там работают несчастные девочки и
мальчики? Но еврейскую молодежь туда не берут, значит, ее - нас всех - ждет
что-то во много раз худшее, чем эта страшная каторга. Что это будет - я не
знаю. Зачем мне ждать этого? Вы правы. Я бы ушел в партизаны, но с моей
бронхиальной астмой это неосуществимо.
- А я за эти страшные недели, которые мы с вами не виделись, - сказал
учитель, - стал оптимистом.
- Что? - испуганно переспросил Вайнтрауб. - Оптимистом? Простите, но
вы, кажется, сошли с ума. Вы знаете, что это за люди? Я пришел сегодня утром
в комендатуру просить только о том, чтоб дочь мою после избиения освободили
на один день от работы - и меня выгнали, и спасибо, что выгнали.
- Не об этом я говорю, - сказал учитель, -больше всего я боялся одной
вещи, даже больше, чем боялся, - ужасался ее, покрывался холодным потом при