"Василий Семенович Гроссман. Треблинский ад" - читать интересную книгу автора

после залпа вожак мальчиков, любимец лагеря, Лейб, приподнявшись, попросил:
"Пане вахман, не трафил, проше пана еще раз, еще раз".
Сейчас можно подробно рассказать о немецком порядке в этом трудовом
лагере, имеется множество показаний десятков свидетелей, поляков и полек,
бежавших и выпущенных в свое время из лагеря No 1. Мы знаем о работе в
песчаном карьере, о том, как не выполнявших норму бросали с обрыва в
котлованы, знаем о норме питания: 170-200 граммов хлеба и литр бурды,
именуемой супом, знаем о голодных смертях, об опухших, которых на тачках
вывозили за проволоку, пристреливали, знаем о диких оргиях, которые
устраивали немцы, о том, как они насиловали девушек и тут же пристреливали
своих подневольных любовниц, о том, как сбрасывали с шестиметровой вышки
людей, как пьяная компания ночью забирала из барака десять - пятнадцать
заключенных и начинала неторопливо демонстрировать на них методы
умерщвления, стреляя в сердце, затылок, глаза, рот, висок обреченным. Мы
знаем имена лагерных эсэсовцев, их характеры, особенности, знаем начальника
лагеря, Ван-Эйпена, ненасытного убийцу и ненасытного развратника, любителя
хороших лошадей и быстрой верховой езды, знаем массивного молодого Штумпфе,
которого охватывали непроизвольные приступы смеха каждый раз, когда он
убивал кого-нибудь из заключенных или когда в его присутствии производилась
казнь. Его прозвали "смеющаяся смерть". Последним слышал его смех Макс Левит
23 июля этого года, когда по команде Штумпфе вахманы расстреливали
мальчиков. Левит в это время лежал недострелянным на дне ямы. Знаем
одноглазого фольксдейче из Одессы Свидерского, названного "мастером
молотка". Это он считался непревзойденным специалистом по "холодному"
убийству, и это он в течение нескольких минут убил молотком пятнадцать детей
в возрасте от восьми до тринадцати лет, признанных не пригодными для работы.
Знаем худого, похожего на цыгана эсэсовца Прейфи, с кличкой "старый",
угрюмого и неразговорчивого. Он рассеивал свою меланхолию тем, что, сидя на
лагерной помойке, подстерегал заключенных, приходивших тайком есть
картофельные очистки, заставлял их открывать рот и затем стрелял им в
открытые рты.
Знаем имена убийц-профессионалов Шварца и Ледеке. Это они развлекались
стрельбой по возвращавшимся в сумерках с работы заключенным, убивая по
двадцать, тридцать, сорок человек ежедневно.
Все эти существа не имели в себе ничего человеческого. Искаженные мозги,
сердца и души, слова, поступки, привычки, словно страшная карикатура,
напоминали о человеческих чертах, мыслях, чувствах, привычках, поступках. И
порядок в лагере, и документация убийств, и любовь к чудовищной шутке,
напоминавшей чем-то шутки пьяных драчунов, немецких студентов-буршей, и
хоровое пение сентиментальных песен среди луж крови, и речи, которые
беспрерывно произносили перед обреченными, и поучения, и благочестивые
изречения, аккуратно отпечатанные на специальных бумажках, - все это были
чудовищные драконы и рептилии, развившиеся из зародыша традиционного
германского шовинизма, спеси, себялюбия, самовлюбленной самоуверенности,
педантичной слюнявой заботы о собственном гнездышке и железного холодного
равнодушия к судьбе всего живого, из яростной тупой веры, что немецкая
наука, музыка, стихи, речь, газоны, унитазы, небо, пиво, дома - выше и
прекрасней всей вселенной.
Так жил этот лагерь, подобный уменьшенному Майданеку, и могло показаться,
что нет ничего страшней в мире. Но жившие в лагере No 1 хорошо знали, что