"Василий Семенович Гроссман. Треблинский ад" - читать интересную книгу автора

утра до ночи огромные рвы-могилы, смешивался с отчаянным лаем десятков
немецких овчарок.
С обеих сторон здания смерти шли узкоколейные линии, по которым люди в
широких комбинезонах подкатывали самоопрокидывающиеся вагонетки.
Широкие двери здания смерти медленно распахивались, и два подручных
Шмидта, шефа комбината, появлялись у входа. Это были садисты и маньяки -
один высокий, лет тридцати, с массивными плечами, со смуглым, смеющимся,
радостно возбужденным лицом и черными волосами; другой, помоложе, небольшого
роста, шатен, с бледно-желтыми щеками, точно после усиленного приема
акрихина. Имена и фамилии этих предателей человечества, родины и присяги
известны.
Высокий держал в руках метровую массивную газовую трубу и нагайку, второй
был вооружен саблей.
В это время эсэсовцы спускали натренированных собак, которые кидались в
толпу и рвали зубами голые тела обреченных. Эсэсовцы с криками били
прикладами, подгоняя замерших, словно в столбняке, женщин.
Внутри самого здания действовали подручные Шмидта; сгоняя людей в
распахнутые двери газовых камер.
К этой минуте у здания появлялся один из комендантов Треблинки, Курт
Франц, ведя на поводу свою собаку Бари. Хозяин специально натренировал ее,
бросаясь на обреченных, вырывать им половые органы. Курт Франц сделал в
лагере хорошую карьеру, начав с младшего унтер офицера войск СС и дойдя до
довольно высокого чина унтер-штурмфюрера. Этот тридцатипятилетний высокий и
худой эсэсовец не только обладал организаторским даром, он не только обожал
свою службу и не мыслил себя вне Треблинки, где все происходило под его
неутомимым наблюдением, - он был до некоторой степени теоретиком и любил
объяснять смысл и значение своей работы. Надо бы, чтобы в эти ужасные минуты
у здания "газовни" появились гуманнейшие заступники гитлеризма, появились
бы, конечно, в качестве зрителей. Они бы смогли обогатить свои
человеколюбивые проповеди, книги и статьи новыми аргументами.
Велика сила человечности! Человечность не умирает, пока не умирает
человек. И когда приходит короткая, но страшная пора истории, пора торжества
скота над человеком, человек, убиваемый скотом, сохраняет до последнего
дыхания и силу души своей, и ясность мысли, и жар любви. И торжествующий
скот, убивший человека, по-прежнему остается скотом. В этой бессмертности
душевной силы людей есть мрачное мученичество, торжество гибнущего человека
над живущим скотом. В этом, в самые тяжелые дни 1942 года, была заря победы
разума над звериным безумием, добра над злом, света над мраком, силы
прогресса над силой реакции. Страшная заря над полем крови и слез, бездной
страданий, заря, всходившая в воплях гибнущих матерей и младенцев, в
предсмертных хрипах стариков.
Скоты и философия скотов предрекали закат миру, Европе, но та красная
кровь не была краской заката, то была кровь гибнущей и побеждающей своей
смертью человечности. Люди остались людьми, они не приняли морали и законов
фашизма, борясь с ними всеми способами, борясь человеческой смертью своей.
Потрясают до глубины души, лишают сна и покоя рассказы о том, как живые
треблинские мертвецы до последней минуты сохраняли не образ и подобие
человека, а душу человеческую! Рассказы о женщинах, пытавшихся спасти своих
сыновей и шедших ради этого на великие безнадежные подвиги, о молодых
матерях, прятавших, закапывавших своих грудных детей в кучи одеял и