"Василий Семенович Гроссман. Треблинский ад" - читать интересную книгу автора

служившее человеку, все нужно и полезно было скотам, лишь высшая
драгоценность мира - жизнь человека - растаптывалась ими. И какие большие,
сильные умы, какие честные души, какие славные детские глаза, какие милые
старушечьи лица, какие гордые девичьи головы, над созданном которых природа
трудилась великую тьму веков, огромным молчаливым потоком низвергались в
бездну небытия. Секунды нужны были для того, чтобы уничтожить то, что мир и
природа создавали в огромном и мучительном творчестве жизни.
Здесь, у "кассы", наступал перелом - здесь кончалась пытка ложью,
державшей людей в гипнозе неведения, в лихорадке, бросавшей их на протяжении
нескольких минут от надежды к отчаянию, от видений жизни к видениям смерти.
Эта пытка ложью являлась одним из атрибутов конвейерной плахи, она помогала
эсэсовцам работать. И когда наступал последний акт ограбления живых
мертвецов, немцы резко меняли стиль отношения к своим жертвам. Кольца
срывали, ломая пальцы женщинам, вырывали серьги, раздирая мочки ушей.
На последнем этапе конвейерная плаха требовала для быстрого своего
функционирования нового принципа. И поэтому слово "Achtung" сменялось
другим, хлопающим, шипящим: "Schneller! Schneller! Schneller!" Скорей,
скорей, скорей, бегом, в небытие!
Из жестокой практики последних лет известно, что голый человек теряет
сразу силу сопротивления, перестает бороться против судьбы, сразу вместе с
одеждой теряет и силу жизненного инстинкта, приемлет судьбу, как рок.
Непримиримо жаждущий жить становится пассивным и безразличным. Но для того
чтобы застраховать себя, эсэсовцы дополнительно применяли на последнем этапе
работы конвейерной плахи метод чудовищного оглушения, ввергали людей в
состояние психического душевного шока.
Как это делалось?
Внезапным и резким применением бессмысленной, алогичной жестокости. Голые
люди, у которых было отнято все, но которые упрямо продолжали оставаться
людьми в тысячу крат больше, чем окружавшие их твари в мундирах германской
армии, все еще дышали, смотрели, мыслили, их сердца еще бились. Из рук их
вышибали куски мыла и полотенца. Их строили рядами по пять человек в ряд.
- Hande hoch! Marsch! Schneller! Schneller! (*)

(* Руки вверх! Марш! Быстрее! Быстрее! *)

Они вступали на прямую аллею, обсаженную цветами и елками, длиной в сто
двадцать метров, шириной в два метра, ведущую к месту казни. По обе стороны
этой аллеи была протянута проволока, и плечом к плечу стояли вахманы в
черных мундирах и эсэсовцы в серых. Дорога была покрыта белым песком, и те,
что шли впереди с поднятыми руками, видели на этом взрыхленном песке свежие
отпечатки босых ног: маленьких - женских, совсем маленьких - детских,
тяжелых старческих ступней. Этот зыбкий след на песке - все, что осталось от
тысяч людей, которые недавно прошли по этой дороге, прошли так же, как шли
сейчас по ней новые четыре тысячи, как пройдут после этих четырех тысяч,
через два часа, еще тысячи, ожидавшие очереди на лесной железнодорожной
ветке. Прошли так же, как шли вчера и десять дней назад, как пройдут завтра
и через пятьдесят дней, как шли люди все тринадцать месяцев существования
треблинского ада.
Эту аллею немцы называли "дорога без возвращения".
Кривляющееся человекообразное существо, фамилия которого Сухомиль, с