"Василий Семенович Гроссман. Добро вам!" - читать интересную книгу автора

среди каменных одноэтажных домиков. Я проходил, люди молча переглядывались.
Я шел по улице и видел, как шевелились занавески на окнах, - новый
российский приезжий появился в Цахкадзоре.
Потом меня изучали, разрабатывали - все, что узнавали служащие в
писательском доме творчества, становилось известно всем: я сдал паспорт на
прописку, я отказался есть хаш, не говорю по-армянски, я из Москвы, женат,
двое детей. Я переводчик, приехал переводить книгу писателя Мартиросяна.
Переводчик не молод, но переводчик пьет коньяк, прескверно играет на
бильярде, переводчик часто пишет письма. Он гуляет и интересуется старой
церковью на окраине поселка, по-русски окликает армянских собак и кошек. Он
зашел в деревенский дом, где старуха пекла лаваш в тондыре, - переводчик не
знал по-армянски, старуха не знала ни слова по-русски. Он смеялся, показал,
что интересуется тем, как пекут лаваш. Старуха тоже смеялась, когда от
кизячного дыма приезжий заплакал.
Потом старуха поставила на пол скамеечку, приезжий сел на скамеечку, и
шелковый кизячий дым стоял над его головой. Московский человек стал
любоваться тем, как старуха раскатывала в воздухе, именно раскатывала в
воздухе, тесто. Она подбрасывала лист теста вверх и ловила его на протянутые
руки с растопыренными пальцами, тесто силой своей собственной тяжести
делалось тоньше и постепенно превращалось в тонкий лист. Приезжий любовался
движениями старухи: они были плавные и быстрые, осторожные и самоуверенные,
казались красивым, древним танцем. Действительно, этот танец был древний,
одних лет с печеным хлебом. И патлатая, в рваном ватнике, семидесятилетняя
старуха сразу почувствовала, что приезжий из Москвы, седой, в очках,
любуется тем, как она раскатывает тесто, печет лаваш. И ей это было очень
приятно, ей сделалось весело и грустно. Потом пришли ее дочь и зять, давно
не бритый, с синей щетиною, пришла внучка в розовых пижамных штанах, волоча
за собой санки. И старуха смеялась с ними, повелительно крикнула что-то
по-армянски, и переводчику принесли на тарелочке сухого зеленоватого сыра.
Сыр казался заплесневевшим, но был очень вкусным: острым и душистым.
Переводчику дали горячего лаваша, научили заворачивать сыр в лаваш, потом
ему дали кружку молока.
А когда он уходил с красными от кизячного дыма глазами, собака, лаявшая
при его приходе, слегка повиляла ему хвостом - от него пахло привычной
собаке горечью. А дочь старухи, худая, черная, и зять старухи, небритый,
худой и черный, и внучка старухи с антрацитовыми глазами стояли у каменного
забора и махали ему вслед.
Потом московский приезжий ходил па почту и хотел отправить авиаписьма, но
оказалось, что на почте нет нужных конвертов, - выяснить все это дело было
нелегко, так как черноглазые девушки на почте не говорили по-русски. Поэтому
все кричали, размахивали руками и смеялись.
На следующий день он гулял по горной дороге, дошел до кладбища, там старик
копал могилу, переводчик покачал головой, а старик сокрушенно махнул рукой,
бросил недокуренную папиросу и снова стал копать. В этот же день москвич
проходил мимо водоразборной колонки и хотел помочь женщине поднести к дому
ведро с водой. Но женщина застеснялась, опустила глаза и пошла с ведром, не
оглянувшись, а переводчик стоял, по-глупому растопырив руки. В этот же день
он долго стоял возле каменщиков, возводивших вокруг школьного двора ограду
из розового туфа. Каменщики оббивали камень, обтесывали грани, подгоняли
камни в ограде, молодые женщины в ватных штанах, с головами и лицами,