"Василий Семенович Гроссман. Добро вам!" - читать интересную книгу автора

замотанными платками, готовили глиняную кашу. Когда осколки розового камня
попадали в приезжего, глаза женщин смешливо поблескивали из-под платков.
В этот же день переводчик имел беседу с ишачком и овечкой, шедшими по
тротуару в сторону горного пастбища. Он заметил, что по тротуарам в поселке
ходят главным образом овцы, телята, коровы и лошади. А люди и собаки
почему-то ходили в Цахкадзоре по мостовой. Ишачок сперва довольно
внимательно слушал русскую речь, а потом прижал уши, повернулся задом и
хотел ударить переводчика копытцем. Его милое, добродушное личико с толстым
славным носиком вдруг преобразилось, стало злым, нехорошим, верхняя губа
наморщилась, обнажились огромные зубы. А овца, которую хотел погладить
переводчик, прижалась к ослику, ища у него покровительства и защиты. Было в
этом что-то непередаваемо трогательное - овца инстинктом чувствует, что
протянутая к ней рука человека несет смерть, и вот она хотела уберечься от
смерти, искала у четвероногого ослики защиты от той руки, что создала сталь
и термоядерное оружие.
В этот же день приезжий купил в сельмаге кусок детского мыла, зубную
пасту, сердечные капли. Переводчик шел в сторону дома и думал об овце.
У овцы светлые глаза, они какие-то виноградно-стеклянные. У овцы
человеческий профиль - таинственный, равнодушный, неумный. Тысячелетиями
пастухи смотрят на овец. Овцы смотрят на пастухов, и вот они стали похожи.
Глаза овцы как-то по-особому отчужденно-стеклянно смотрят на человека, так
не смотрят на человека глаза лошади, собаки, кошки...
Вот такими брезгливыми, отчужденными глазами смотрели бы обитатели гетто
на своих гестаповских тюремщиков, если бы гетто существовало пять тысяч лет
и каждый день на протяжении этих тысячелетий гестаповцы отбирали старух и
детей для уничтожения в газовых камерах.
Боже, боже, как долго должен человек вымаливать прощение у овцы, чтобы она
простила его, не смотрела на него стеклянным взглядом! Какое кроткое и
гордое презрение в этом стеклянном взгляде, какое божественное превосходство
безгрешного травоядного над убийцей, пишущим книги и создающим
кибернетические машины... Переводчик каялся перед овцой и знал, что завтра
будет есть ее мясо.
Прошел еще день и еще день. Приезжий перестал чувствовать себя заморским
попугаем на улицах горного поселка. И вот люди, встречая его, стали
здороваться с ним. И вот он стал здороваться с жителями поселке.
Он уже знал девушек с почты, продавца из сельмага, учителя физики с лицом
оперного злодея, ночного сторожа - меланхоличного человека с ружьем, двух
пастухов, старика, охранявшего тысячелетние стены Кичкарийского монастыря,
он знал Карапета-агу, седого и голубоглазого репатрианта из Сирии, стоявшего
у прилавка деревенской столовой, знал статного красавца шофера Володю
Галосяна, знал безумного старика Андреаса, знал женщину, кормившую индеек
под инжирным деревом, знал ребят-шоферов с трехтонных грузовиков,
проносившихся подобно урагану по крутым улочкам, - у этих ребят были души
орлов и виртуозные пальцы Паганини.
В писательском доме я уже знал, какая милая и добрая улыбка у худенькой
поварихи Кати, знал, как она краснеет, если хвалят сваренный ею суп. Катя
рассказала мне, что она приехала в Армению из Запорожья, рассказала, что муж
ее молоканин. Она, смущаясь, рассказала, как ей странно, что на свадьбах
молокане пьют чай и не прикасаются к вину, и какая странная секта - прыгуны.
Она с достоинством сказала: