"Василий Семенович Гроссман. Добро вам!" - читать интересную книгу автора

вмешивались в разговор: говорили они с той же серьезной и глубокой
заинтересованностью в доброте людей и в правдивости их жизни, какая была и в
Алексее Михайловиче.
И во всем том, что говорил Алексей Михайлович, с чем соглашались женщины,
что внимательно слушал Иван и притихшие на печи дети, не было ни душевной
экзальтации, ни религиозной одержимости, - это были простые слова о том, что
надо жалеть всех людей, желать им того же, чего желаешь самому себе. Это
были слова из жизни, а не из проповеди, слова из той жизни, что шла в бедной
избе, в каждодневной тяжелой работе.
И произносились эти слова без поучительства и кичливости, а с грустью о
том, что так все кажется просто, а вот не могут люди жить хорошо, по закону
доброты и правды, то и дело срываются.
Мне очень запомнилось, что Алексей Михайлович, говоря о плохих людях, о
неправде, о клевете, о злобе людской, никого не осуждал, а лишь хмурясь
негромко произносил: "Это уж напрасно, это уж лишнее".
Потом мы с Иваном пили водку, закусывали мятыми солеными огурцами, ели
армянский хаш, ели вареную курицу. А Алексею Михайловичу Нюра подала чаю с
хлебом. Пил он чай и ел хлеб с каким-то виноватым видом, не кичась святостью
своей, а как бы стесняясь показывать ее людям.
Я спросил его, как он относится к убийству животных, и он сказал:
- Что же поделаешь, видно, без этого людям не обойтись, а вот на охоту
ходить для забавы - это уж напрасно, это уж лишнее.
Он посмотрел на сына, вздохнул, сказал:
- Жестокий у меня Иван.
И Иван ничего не сказал, тоже вздохнул.
Чем больше говорили мы, тем сильней становилось мое волнение. Я не замечал
мелочей, не любопытствовал, я был всерьез захвачен неожиданным для меня
чувством.
Удивительно бывает - человек знаменитый, наделенный великим даром, быть
может даже гением, оказывается самым обыденным, обыкновенным по душевному
складу своему. Дар его отделен от его души. И как-то сразу становится
безразлично, что этот обыкновенный, средний человечек где-то там - в
лаборатории, на сцене ли оперного театра, либо в хирургической операционной,
либо сочиняя сочинения - проявляет свою одаренность.
Но бывает и хуже - когда человек, понимая, что от него при встрече ждут
каких-то необыкновенных внутренних черт и качеств, и зная, что не обладает
ими, начинает позировать, изрекать пророчества, кокетничать. Это случается с
людьми талантливыми, но не дотянувшими до высшей черты.
А здесь было так - крутые улицы занесло снегом, ходить по ним стало очень
трудно, особенно мне было трудно с моей одышкой, и я досадовал на себя и
сожалел, что договорился пойти в гости к Ивану и его отцу, затея казалась
напрасной, скучной, лучше бы я поужинал в Доме писателей, поиграл на
бильярде, почитал журнал "За рубежом".
Затем были милые, трогательные впечатления от русской печи, белоголовых
ребятишек, мысли о русском характере, о том, что изба выражает неизменность
русского человека, говорящего по-армянски не хуже златоустов армян.
Затем я сидел за столом со старым, плохо грамотным мужиком в замасленном
пиджачке и в кирзовых сапогах, и то волнение сердца, которое не состоялось
во многих случаях моей жизни, захватило меня.
Тут уж не было ни Армении, ни России, не было мыслей о национальном