"Василий Семенович Гроссман. В большом кольце" - читать интересную книгу автора

даже назвал Станислава Ивановича дураком.
И теперь они спорили и даже ссорились по поводу кибернетики, и папа
сказал:
- Да пойми, все волнуются вовсе не потому, что машина станет равной
человеку или даже там выше. Это никого не оскорбляет и не ужасает. Не в
страхе перед равенством человека и машины суть. Боятся не машины, боятся
человека. Суть в бессознательном ужасе человека перед человеком, не машина -
человек грозит человеку. Понимаешь? Не равенства с машиной боятся, а
неравенства людей, которое родится из равенства с машиной. Вот где беда!
Боятся, что равенство с машиной сделает человека беспомощным в борьбе за
свою свободу, сделает его вечным рабом не машины, а людей. Боятся, что
равнозначность с неодушевленной конструкцией утвердит невиданную
бесчеловечность, и уж барабановская машина будет но сравнению с человеком
казаться вольным сыном эфира, жаждущим бури.
- Глубокая мысль, - сказал Станислав Иванович, - не в том беда, что машина
станет выше человека, беда, оказывается, в том, что человек будет ниже
машины.
- Чепуха! Не понял ты! - сказал папа. - И смешного в этом ничего нет.
А затем папа сказал:
- Да я ради сердечной правды брошу все - семью, дом, книги, возьму мешок и
пойду.
Тогда мама очень зло и кротко сказала:
- Слово, слова, поза, поза... Единственным, чем ты действительно можешь
пожертвовать, это мною, но вовсе не ради дороги и мешка, тебя не отличает
постоянство.
Папа уже не в первый раз говорил о мешке и дороге.
Но на этот раз Маша слушала разговор невнимательно и не волновалась. У нее
к вечеру отяжелело тело и особенно тяжелой стала голова.
Она отказалась от ужина, даже думать о еде было неприятно, а когда на
проигрыватель поставили пластинку с новым итальянским певцом, она задремала
под "Аве Мария", и ей представилась кошка на мусорном ящике, Маша прижимала
кошку к груди, и от нее очень пахло. Потом, сонную, ее укладывали спать, и
она, засыпая, услышала из соседней комнаты мамин голос:
- Увы, это уже не Марио Ланца.
И действительно, за окном не пел Марио Ланца, Маша знала это слово, оно
называлось: матерщиться.
Ночью Маша проснулась от боли в животе и разбудила родителей. Когда мама
прикоснулась к Машиному животу, девочка вскрикнула. Папа посмотрел на
градусник и тихо произнес:
- Боже мой.
Это было ужасно: горячий керосин, осколки бутылки в кишках, боль, от
которой пот выступал на лице и становились вдруг ледяными руки и ступни ног,
и тут же, рядом с Машей, беспомощной девочкой, бледные лица отца и матери.
В полубеспамятстве она слышала, как мама глупо и подробно перечисляла все,
что Маша съела за день: "Суп-пюре... ломтик ветчины из диетического... да
нет, нет, не может быть".
Маша не слышала, как хлопнула наружная дверь и папа проговорил:
"Дозвонился, дозвонился, но из города категорически отказываются сюда
выезжать, удалось соединиться с районной больницей... обещали дежурную
прислать".