"Василий Семенович Гроссман. Молодая и старая" - читать интересную книгу автора

движений у него откроется рана на груди, затянутая розовой, свежей кожей. А
иногда ей казалось, что лицо у него бледное, а не коричневое от загара.
Иногда они гуляли, она спрашивала:
- Не устали?
- Что вы, с чего это? - обиженно спрашивал он.
Он был на четыре года старше ее, но их жизненные истории имели много
общего - он тоже до 1926 года был деревенским комсомольцем, а затем поехал
на Дальний Восток в пограничные войска. Окончив службу, он поступил на
командные курсы и остался на Дальнем Востоке. Он казался очень спокойным
человеком, говорил медленно, слова произносил внятно; двигался он легко и
быстро, но, так как движения у него были размеренные и четкие, он казался
несколько медлительным. Горячеву смешило, что он говорит с ней учительским
тоном, и она сказала ему как-то об этом. Он смутился и ответил, что это
привычка: ведь ему приходится часто втолковывать, объяснять младшим
командирам и красноармейцам.
- Что ж я, младший командир? - обиженно спросила Горячева. - Я ведь, если
перевести на военное, постарше полковника.
- Да, не меньше чем комкор, - улыбаясь, сказал он. Зубы у него были такие
прямые и ровные, что казались сплошной белой полоской, волосы русые и,
должно быть, очень мягкие, глаза - светлые, серьезные, невеселые.
Два дома отдыха следили за их отношениями, посмеивались, шутили, но
отношения их с первых же дней были так просты и ясны, что ни Горячева, ни
Кармалеев не смущались и продолжали по вечерам вместе уходить в парк,
взявшись за руки, шли к морю. Он приносил ей в столовую какой-то особенный
виноград, а по утрам шел на почту и, добыв газету, не прочитав ее, относил
Горячевой.
Товарищи смеялись над ним и говорили:
- Вот Александр Никифорович, будешь мужем замнаркома, она попросит, и тебя
с Дальнего Востока переведут в Москву, в Академию Генштаба, заживете...
Он спокойно улыбался и молчал.
Гагареву особенно взволновало это маленькое событие, интересное и важное
только для Горячевой и Кармалеева. Она с доброжелательством, примиренностью,
грустью следила за Горячевой. Ей казалось, что существует закон, который
управляет судьбами поколений. "Вот теперь, - думала она, - пришла их очередь
быть счастливыми! Пусть будут счастливы!" И она вспоминала времена своего
студенчества - политические споры, поездки на Воробьевы горы, годы
эмиграции, когда муж ее бежал из царской каторги за границу и она, бросив
ученье, поехала к нему во Францию... Она даже гордилась тем, что философски
осмыслила время, русскую жизнь, поняла смысл движения, смысл всех жертв.
"Да, да, - думала она, - это так, мы недаром боролись и страдали, недаром
наши поколения приносили себя в жертву". Она много думала, и мысли эти ее
так занимали, что она перестала заходить к Котовой, а проводила время в
одиночестве. Она почувствовала уже гордость оттого, что все ей понятно, и
снисходительно, с доброй усмешкой глядела на окружавших ее молодых людей.
В последние дни августа неожиданно пошли дожди: говорили, что это
случается исключительно редко, раз в десять - пятнадцать лет. Горы были
закрыты облаками, с моря дул холодный ветер, дождь принимался накрапывать по
нескольку раз в день. Многие отдыхающие уехали. 26 августа уехала Горячева.
Она бы осталась, пожалуй, но 26-го уезжал Кармалеев, его вызывали
телеграммой на Дальний Восток. Горячева решила проводить его до Москвы. А