"Василий Семенович Гроссман. Авель (Шестое августа)" - читать интересную книгу автора

начальство, - добавил он, - судит о целях войны, с меня достаточно, что я
рискую своей шкурой. А то окажется потом, что война была неправедной, и
опять моя шкура будет отвечать.
- От ответственности никто не открутится, - сказал Баренс.
Но тут все стали возражать ему - разве солдат может отвечать?
- Я ведь говорю о чисто моральной ответственности, - поправился Баренс.
Блек сказал:
- Знаешь, техника освобождает нас в этом деле от моральной
ответственности. Раньше ты разбивал голову врагу дубиной и тебя обдавало его
мозгом - вот тогда ты отвечал; потом расстояние стало все увеличиваться - на
длину копья, полета стрелы, и ты только слышал его крик, потом он отдалился
на выстрел из пищали, мушкета, и ты уже не слышал его стонов, только видел,
как он падает - пестрый человечек, серая фигурка, потом неясный силуэтик,
потом точечка, потом не стал виден не только человек, но даже линкор, по
которому бьешь... Кому нести ответственность? Тот, кто видит врага, -
наблюдатель, он не стреляет, а тот, кто стреляет, - огневик, - тот не видит,
у него только данные - цифры, за что же ему отвечать? Нет, отвечают не те,
кто стреляет.
Джозеф тоже сказал несколько слов:
- Мне не пришлось ни разу видеть японца в форме.
- Ну и в самом деле смешно, почему мальчик должен знать, чего они там
хотят, - сказал Диль. - Тут надо вычертить кривую - по оси ординат
откладывается дальнобойность, а по абсциссе - ответственность стрелка:
кривая стремится к нулю, моральная ответственность становится бесконечно
малой, практически ею можно пренебречь. Обычная вещь при расчетах.
Ночью бомбардир писал письмо:
"Дорогая мамочка, если бы ты знала, как я скучаю по тебе. Я ведь не
виноват, что меня мало интересуют здешние люди. Меня тошнит от их
развлечений, споров и от их выпивок.
Если бы ты только знала, как мне хочется быть возле тебя. Скажу тебе
правду, не только потому, что люблю тебя больше всех на свете, но ведь ты
единственная понимаешь, что я ближе к маленьким, чем к большим, и мне не
нужно коктейлей и двусмысленных разговоров. Вечером нужно позвать меня,
чтобы я шел ужинать и не торчал до темноты на площадке, а когда я лягу
спать, ты посмотришь, аккуратно ли я сложил одежду и хорошо ли укрыт. А
здесь спортом они не хотят заниматься из-за жары, посмеиваются надо мной,
почему я не люблю карт и прочего, не веду в пьяном виде идиотских умных
разговоров. И конца этому не видно. Блек объяснял сегодня вечером цели
войны, но я так и не понял ясно, какое мне до всего этого дело. Я-то знаю,
чего хочу, - быть дома, возле тебя и всех наших родных, снова видеть свою
комнату, наш сад и двор, сидеть с тобой за ужином и слушать твой голос..."
Утром в штаб вызвали командира корабля. Вернувшись в свой домик, он по
телефону попросил зайти всех членов команды.
Они застали Баренса в садике, он высаживал из грунта какие-то коричневые,
мохнатые, похожие на гусениц корешки с цилиндрическими янтарно-желтыми
побегами и прикрывал их бумажными колпачками с надписями и датами. Шея его и
уши покраснели - он был садовник в эту минуту.
- Получен приказ сегодня ночью вылететь, - сказал он, встал, распрямился,
вытер ладони, сощурил глаза - и садовник исчез.
- Боевой полет? - спросили четверо одновременно.