"Давид Гроссман. Львиный мед Повесть о Самсоне" - читать интересную книгу автора

Без сомнения, это дополнение звучит странно: женщине только сообщили,
что после многих лет бесплодия ей предстоит родить ребенка, а она,
рассказывая мужу о своей беременности, добавляет: "до смерти своей".
Даже женщина, которая не имеет детей, которая не изведала в жизни,
каково это - узнать о своей беременности и сообщить об этом отцу ребенка,
даже она понимает, что в эту минуту нет вещи, более чуждой уму и сердцу
матери, чем размышления о смерти зарожденного человека. Да, разумеется,
многие родители терзаются порой страхом перед опасностями и катастрофами,
грозящими их чаду, но все же и они не станут думать о своем ребенке как о
беспомощном и бессильном старике, а уж о его смерти - и подавно. Чтобы
создать в душе такую картину, требуется беспощадное усилие - отстраниться от
своего ребенка, которое, по моим понятиям, противоречит изначальному
родительскому инстинкту.
Какая-то горькая трезвость вдруг пробудилась в женщине, если она
говорит вслух о смерти ребенка, который только что зародился в ее утробе.
Она должна в этот момент пребывать в состоянии душевной отрешенности,
граничащей с жестокостью. Таково ее отношение и к ребенку, и к его отцу,
который слушает ее слова, и не в меньшей степени к самой себе.
Что же заставило жену Маноя по собственной воле внести это добавление?
Давайте вернемся к тому, что произошло. Ангел передал ошеломленной
женщине свою весть и исчез. Она спешит к мужу, но сердце уже встревожено
судьбой сына: он будет не таким, как все дети. Его словно дали ей в залог, а
залог, она это знает, всегда приходится возвращать.
Она в смятении. Она не понимает, зачат ли этот ребенок только ею и
Маноем? Если так, то почему она уже ощущает нечто таинственное и
сверхчеловеческое (и даже бесчеловечное) в еще не рожденном сыне?
Здесь, мысленно перескочив через несколько тысячелетий, можно вспомнить
волнующее интервью, которое дала журналистам мать Андрея Сахарова,
знаменитого физика, лауреата Нобелевской премии. Разумеется, она говорила о
нем с гордостью и любовью, но в конце этого интервью, вздохнув, сказала:
"Иногда я чувствую себя курицей, породившей орла". И в этих словах
промелькнуло изумление, не свойственное обычной материнской любви, -
изумление матери, способной взглянуть на сына беспристрастным взглядом, как
на некое "явление" или как на человека, совершенно постороннего и далекого.
Как будто мать поместила сына в высокое гнездо и смотрит на свое порождение
издалека вместе со всеми другими людьми в этом мире. И спрашивает беззвучно:
кто ты? насколько ты мой?
Наверное, и мать Самсона терзал этот вопрос, когда она спешила с
новостью к мужу: насколько он мой? То ли он дитя, о котором я молила Бога?
Смогу ли отдать ему любовь, щедрую материнскую любовь, которую так долго
жаждала дать своему дитятке? И когда она встретилась с мужем и стала
рассказывать ему обо всем, слова ангела вдруг ворвались в ее сознание со
всей силой и сложностью. Когда же она доходит до слов "ибо младенец от
самого чрева будет назорей Божий", почти ощущаешь, как у нее дрогнуло
сердце, и, вместо того чтобы в точности передать слова ангела, она
неожиданно произносит то, что могло и ее саму удивить: "до смерти своей".
Именно из-за того мы и задержались на описании этого эпизода, что
Самсону - на которого мать взглянула издалека (пусть и на одно лишь
мгновение) и оплакала еще до того, как он родился, - на веки вечные суждено
остаться чужаком и даже изгоем среди людей; и никогда ему не суметь (как на