"Давид Гроссман. Кто-то, с кем можно бежать " - читать интересную книгу автора

за псом, но пес усаживается и смотрит с надеждой на пекаря, высунув язык, а
тот приятельски свистит ему, как будто они давние знакомые, и резким
движением, как в баскетболе - рука за спиной, над поясом - бросает в него
толстым ломтем сыра, который пес хватает на лету и проглатывает.
И следующий ломоть тоже. И еще один, и еще.
У пекаря кудрявые брови, как два диких куста, они внушают Асафу
беспокойство, укоряя его. Пекарь говорит, что никогда не видел ее такой
голодной.
- Ее? - пораженно шепчет Асаф. Ему до сих пор не приходило в голову,
что собака - она, он думал о ней как о псе, с его скоростью, мощью и
упорством его бега. И ведь в их сумасшедшей гонке, в злости и растерянности,
были же минуты, когда Асаф с удовольствием воображал, что они - команда, он
и его пес, молчаливый мужской союз, а теперь - теперь ему было еще более
странно, что он так гонится за собакой.
Продавец сводит кусты своих бровей, и, глядя на Асафа испытующе и даже
подозрительно, спрашивает:
- Так что, она решила прислать тебя вместо себя? - И начинает вращать в
воздухе сделанную из тонкого теста летающую тарелку, умело подбрасывая и
ловя ее. Асаф делает головой диагональное движение на грани между да и нет,
врать ему не хочется, а пекарь продолжает намазывать тесто томатной пастой,
хотя Асаф и не видит там других посетителей, кроме себя, и сыплет на тесто
маслины и лук, и грибы, и анчоусы, а также кунжут и чабер, и раз за разом
бросает через плечо, не глядя, маленькие ломтики сыра, и собака, которая
минуту назад была псом, хватает их в воздухе, как бы заранее предвидя его
действия.
Асаф стоит, удивленно глядя на этих двоих, на их слаженный танец, и
силится понять, что он тут, собственно, делает, чего именно ждет. В голове у
него витает какой-то вопрос, который он должен задать пекарю, что-то
связанное с молодой особой, которая, по-видимому, приходила сюда с собакой,
но любой вопрос, приходящий ему на ум, кажется смешным, сопряженным с
путаным рассказом о путях обнаружения потерянных собак, о работе на
каникулах в муниципалитете, и Асаф наконец-то начинает постигать, насколько
запутана возложенная на него задача. Он что, должен спрашивать каждого
встречного, не знает ли он хозяина собаки? Это входит в его обязанности? И
как случилось, что он согласился, чтобы Данох послал его на такое дело, и
даже не пытался ей обна возражать? И он быстро прокручивает в мозгу все, что
должен был сказать Даноху в собачнике; как прокурор, остроумный и немного
высокомерный, он выдвигает блестящие аргументы против этого невыполнимого
задания, и в то же самое время, как всегда в подобных ситуациях, он слегка
сжимается, втягивая голову между широкими плечами, и ждет.
И все эти малые и большие досады будоражат его изнутри, теснятся в нем,
пока не прорываются наружу, как крохотные потоки лавы, превращаясь - на
подбородке - в пылающий прыщ гнева на Рои, сумевшего и сегодня, в который уж
раз, убедить его прогуляться вчетвером, да еще объяснил ему, что постепенно
Асаф поймет, насколько Дафи ему подходит с точки зрения внутреннего мира и
все такое.
Так он выразился, Рои, и посмотрел на Асафа долгим и пристальным
взглядом завоевателя, а Асаф смотрел на тонкий золотистый ореол в его
глазах, ореол насмешки, окружающий зрачки, и удрученно думал, что их дружба
с годами перешла во что-то другое, как бы это другое назвать. И, внезапно