"Я.И.Гройсман. Валентин Гафт " - читать интересную книгу автора

рассказчика. Кино - это режиссер, техника, оператор и т. д. Конечно, и
артист, но все-таки в большой зависимости от разной специфической
атрибутики. Снимается всё по кусочкам, а артист - это живой человек. У него
может быть разное настроение, есть нервы, здоровье, внешний вид, а кино
может сниматься хоть год. Театр - это один вечер, живой и с живыми. Три
часа. Это совсем другое дело. Спектакль - это прекрасный цветок, который
опадает ночью, и никто уже не расскажет, насколько он был прекрасен вечером,
если, конечно, цветок не пластмассовый или тряпичный. Женя был живым
цветком, который никогда не осыпался. Он был прекрасен всю жизнь и ушел из
жизни, не уронив ни одного лепестка.
Наверно, будут подробно рассказывать, как Женя играл, существует
кинопленка, но самое главное все-таки - это живое восприятие зрительного
зала, которое не может не учитывать артист, и время, объединяющее зрителя и
артиста, а отсюда неповторимое, непредсказуемое, рожденное вдохновением.
Нюансы, интонации, паузы. Рядом были великолепные артисты-партнеры, все
говорили на одном языке, казалось бы, одной школы, кстати, лучшей,
мхатовской, у всех были равные возможности высказаться, каждый был по-своему
хорош: и Ефремов, и Волчек, и Доронина, и Даль, и Козаков, и Толмачева, и
Кваша, - но Женя был гений. На сцене глаза у него были в пол-лица. Красивые
формы почти лысой, ужасно обаятельной головы. Лысина существовала сама по
себе, никогда не отвлекала. В зависимости от того, кого Женя играл, он мог
быть любым: красивым, мужественным, и наоборот. Спортивный. Пластичный.
Я помню, еще в студии МХАТ (а Женя был постарше других) он прекрасно
фехтовал, делал стойки, кульбиты. Я обращал внимание на его замечательные
мышцы, мышцы настоящего спортсмена. Руки, ноги, кисти были выразительные,
порой являлись самыми важными элементами характеров, которые он создавал.
Как он менял походку, как держал стакан, как пил, как выпивал, закручивая
стакан от подбородка ко рту. А как носил костюм! Любой костюм! Любой эпохи!
От суперсовременного до средневекового. Они на нем сидели как влитые, как
будто он в них родился и никогда не расставался.
Его всегда было слышно, и всё всегда было понятно. Каким-то
таинственным внутренним зрением, может быть через космос, почти мгновенно он
ощущал образ того, кого играл. И что интересно, он никогда не клеил носов и
ничего не утрировал, но это был всегда новый человек и всегда Евстигнеев!
Ему, по-моему, иногда достаточно было одной первой читки - и он мог
превратиться в человека, совсем непохожего на себя и по культуре, и по
происхождению, и по интеллекту. Он был умен во всех своих ролях: играя и
мудрых, и простаков. Юмор, импровизация, парадоксальность ходов и всё почти
бытово, без нажима. Фантастика!!!
Он никогда много не говорил о своих ролях и вообще не тратил энергию на
пустые разговоры об искусстве, о неудачах товарищей. Энергия у него уходила
в работу. Поэтому он был добр и непривередлив ни в чем. Он мог есть что
угодно, спать где угодно: хоть на полу в тон-ателье - я это видел сам. Когда
ему что-то нравилось, он говорил: "Ну, конечно, ну, правильно". Когда не
нравилось, просто: "Нет" и переходил на другую тему.
Слушая другого человека, он сразу улавливал самую суть, мгновенно видел
всё. Создавалось такое впечатление, что глаза у него были на затылке и на
темени. Иногда, восхищенный чем-то, порой одному ему известно чем, смахивал
подступающую к глазам слезу, откашливался, как бы стесняясь своей
сентиментальности, и менял тему разговора. Или просто замолкал. У него был