"Я.И.Гройсман. Валентин Гафт " - читать интересную книгу автора

доверяющий тому, что происходит. Жил довольно благополучно. Так, между
прочим, какие-то общие мировые противоречия были мне знакомы. Мне казалось:
достаточно притвориться, элементарно представить - и все пойдет само собой.
Но играть Сатина в таком состоянии, конечно же, было нельзя, если ты сам в
жизни через что-то не прошел. И Даль это видел. Он надо мной издевался. "Ну
ты можешь сказать: "Ты не будешь работать, я не буду, он не будет - что
тогда будет?!" - Ну вот, скажи так..." Он это говорил настолько конкретно и
хлестко, что за этим много чего стояло. Это было страшно себе представить. Я
произносил слова, зная, что в жизни такого быть не может. А Даль все понимал
уже тогда. Он мне всегда говорил: "А... (взмах рукой) ты никогда не
сыграешь... потому что ты трус, тебя никогда не хватит!" Он был прав - мне
нечем было это сказать. Я ему говорил: "Ну пойди в зал, я сейчас скажу", -
но у меня ничего не получалось.
Он был младше меня, но он был великодушный человек - он звал за собой.
Были у нас гастроли в Уфе. Даль находился в раздрызганном состоянии. В
нем происходили какие-то очень непростые процессы. Видно было, что ему
тяжело жить и участвовать в том, что мы делаем и играем. Ему это стоило
больших сил. Сам он был уже в другом измерении.
Там, в Уфе, между нами произошло некоторое сближение. Мы ходили вместе
купаться, разговаривали, даже что-то сочиняли на пляже, хохотали, смеялись.
Помню один наш разговор на аэродроме - мы должны были лететь в Москву. Этот
аэродром больше походил на загон для скота. Мне все время чудилось, что
вот-вот раздастся: "Му-у-у". В ожидании самолета, который должен был
появиться непонятно откуда, мы стояли облокотившись о загон - две сломанные
березы, обозначавшие край аэродрома. Садилось солнце. Темнело. Олег
размышлял, что такое артист: неужели все эти встречи, вся эта показуха?
"Артист - это тайна, - говорил Даль.
- Он должен делать свое темное дело и исчезать. В него не должны тыкать
пальцем на улицах. Он должен только показывать свое лицо в работе, как
Вертинский свою белую маску, что-то проделывать, а потом снимать эту маску,
чтобы его не узнавали". Говорилось это в связи с поведением многих наших
артистов. Они требовали к себе внимания, гуляли, показывали себя - шла
борьба за популярность. Но Даль был прав: артист не в этом. Артист в том,
что ты делаешь в искусстве, в творчестве.
Даль очень любил музыку, музыкантов. Говорил - вот у кого надо учиться
слушать друг друга. Мы зачастую просто не слышим, не чувствуем партнера. Мы
заняты собой. Но в театре это почему-то прощается, поэтому в театре очень
легко врать. А они играют доли, четверти, восьмушки. Они их слышат и
счастливы в тот момент, когда принимают один у другого эстафету.
Импровизации, внимание друг к другу - вот у кого надо брать пример.
Он не был этаким брюзжащим "героем нашего времени"
- много хочет, а не может. Хотя у Даля были основания быть брюзгой. Он
мог все.
Олег был удивительно породистый человек. В нем было что-то от
американца - сильные, хлесткие, тонкие части тела. Он был сложен как чудное
животное, выдержанное в хорошей породе, - очень ловкое, много бегало, много
прыгало. Все это было очень выразительное, не мельтешащее.
Как и многие "современниковцы", Даль был очень похож на Олега
Николаевича Ефремова. Тот отразился в своих учениках, в том числе и в Олеге.
В этом нет ничего обидного. Наверное, Ефремов в то время воплощал в себе